Первичен Христос. Церковь вторична

Церковь для нас средство или цель? Этот вопрос обращен к нам каждый день, каждую минуту нашей жизни, но мы, увы, не всегда решаемся честно себе на него ответить. А когда решаемся, смущенно разводим руками: ну что делать, ну средство, конечно, средство — нет у нас таких сил, чтобы цель в Церкви и во Христе видеть, чтобы именно к этой цели идти, а не к какой-то своей, малой, частной.О том, что для нас Церковь — цель или средство для достижения наших личных целей, о том, как в этом разобраться и что делать, чтобы Церковь — то есть, по сути, Сам Христос — стала для нас главной и единственной целью нашей жизни, мы беседуем с настоятелем Петропавловского храма Саратова игуменом Нектарием (Морозовым).

— Отец Нектарий, коль скоро Вы предложили такую тему беседы — в связи с чем она у Вас возникла? Какие наблюдения, впечатления заставили Вас выбрать именно ее?

— Ни для кого не секрет, что многих людей к вере и Церкви приводит страдание: потери, трагедии, житейские трудности, не оставляющие сил и повергающие человека в уныние; нередко — общая неустроенность жизни, психологические проблемы, кризисы. И еще — разочарование: человек приходит в храм, разочаровавшись во всем, что ему обещала или могла пообещать жизнь. Многие так приходят, но не все, конечно: есть люди, которые переступают порог православного храма в поисках Истины, смысла своей жизни и обретают этот смысл в христианстве. Но таких людей, откровенно говоря, гораздо меньше, чем тех, кто приходит от беды и хочет, чтобы Церковь произвела в его жизни некую глобальную перемену, чтобы ему стало наконец легче, стало хорошо.

Конечно, люди очень разные. Но в большинстве случаев они рассуждают, к сожалению, просто. Просто — не в смысле той евангельской простоты, к которой мы все должны стремиться, нет, просто — то есть примитивно: вот, они пришли, чтобы сделать в церкви какие-то определенные вещи: поставить свечи, заказать молебен, сорокоуст, прочитать Псалтирь. Как высшее деяние — исповедаться и причаститься, и, может быть, даже собороваться. И за это они должны получить то, чего так ждут: перемены к лучшему в своей жизни. Ярчайшая иллюстрация: стоит человек посреди храма с только что купленной свечкой и спрашивает: «Куда мне ее воткнуть, чтоб всё хорошо у меня было?». И хочешь плачь, хочешь смейся. И вот это потребительское отношение к самому важному в нашей жизни — к вере — распространяется и на отношения человека с Богом: человек, обращаясь к Богу, постоянно чего-то у Него просит.

— Но разве это не естественно? У кого нам еще просить, если не у Него? Не Он ли Сам заповедал: Просите, и дано будет вам (Мф. 7, 7)?

— С одной стороны, да, это естественно. Но, с другой стороны, Спаситель ведь совершенно не имеет в виду некое механическое исполнение всех наших желаний, удовлетворение всех наших нужд. Эти Его слова — часть Нагорной проповеди, и наше прошение к Нему должно стать частью нашей христианской жизни. На милость и помощь Божию мы должны отвечать христианским житием. Если ты живешь, ты с неизбежностью несешь житейские и материальные попечения. И если ты в какой-то нужде, то об этом можно, более того — обязательно нужно молиться. Но нельзя при этом забывать, что было в центре жизни даже не подвижников, не святых, а просто древних христиан — искание Бога: Взыска Тебе лице мое, лица Твоего, Господи, взыщу (Пс. 26, 8). Христианская жизнь заключалась именно в этом: взыскание лица, чтобы ничего нас от лица Господнего не заслоняло, чтобы свет Его лица давал нам видеть наши грехи, наши страсти, наши ошибки и, прежде всего, нашу гордость. Искание Бога — не ради чего-то другого, чего-то своего, а ради Него Самого, потому что Бог есть высшее благо, для которого даже и слов не найдешь и после которого ничего, никого уже искать не надо. Ранним христианам это было ясно, а вот из нашей с вами жизни это в значительной степени уходит. Главным для нас становится — использовать веру как средство. Средство для того, чтобы мы избавились от всех напастей, чтобы мы выздоровели, чтобы у нас появились деньги, чтобы семейная жизнь устроилась и т. д. Человек приходит к священнику и говорит: «Как же так, я просил, а Бог мне не дал…». Бог тебе Самого Себя дал, разве этого мало? По крещении человека сразу совершается Таинство Миропомазания, на него накладывается печать дара Духа Святого: человек получает от Бога в дар Его Самого, Бог с человеком делится Собой Самим. Это невозможно понять, невозможно вместить; и не подлежит сомнению, что вся жизнь человека должна быть посвящена раскрытию этого дара. Раскрытию, то есть разбору всех тех завалов нашей жизни, которые от нас же самих эту жемчужину скрывают. Помните, что говорил Спаситель о Царстве Небесном: Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то (Мф. 13, 44). А нам почему-то дороже то, что мы имеем, или то, что мы хотели бы иметь, нежели сокровище, скрытое в нас самих и заваленное кучами мусора — страстями, грехами, нерадением… И при этом мы хотим, чтобы это совершенно нераскрытое нами сокровище давало нам какие-то частные вещи: успех, здоровье, деньги и т. д.

— Вы сейчас показываете отличие: человек, который хочет чего-то от Бога, и человек, который хочет Бога. А мне кажется, что в любом из нас и тот и другой человек присутствует; и как провести границу между ними?

— Есть такая граница. Мы определяемся, когда к любой своей молитве, к любому прошению добавляем слова из Гефсиманской молитвы Христа: …впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26, 39), только «я», естественно, строчное. Если мы готовы на каждое свое прошение — чего бы мы ни хотели, в чем бы ни нуждались, в какой бы ситуации ни оказались — положить вот такую печать, значит, для нас важнее всего не наше благо, не наша воля, а воля Божия; значит, мы ищем Бога. А если мы говорим: «Господи, дай мне то-то и то-то, а не дашь, так я на Тебя обижусь», — значит, мы ищем чего-то своего.

— Но, по крайней мере, на первых порах мы все ищем своего, это в какой-то мере неизбежно. Во времена, когда я подходила все ближе к Православию, к воцерковлению, чего я искала? Бога? Это было бы слишком громко сказано. Я искала способа жить. Жить внешне, жить внутренне. Мне нужен был способ изменить себя — именно для того, чтобы жить, потому что до обретения веры я не жила, а выживала. И только с воцерковлением что-то стало для меня потихоньку меняться, процесс, как говорится, пошел, и я чувствовала этот процесс, потому и не уходила из Церкви. Значит, и для меня тоже все это не целью было, а средством — вера, Церковь, Христос?

— Я думаю, что на этот вопрос Вам предстоит ответить самой, основываясь на своем собственном опыте. Я же могу говорить лишь об опыте своем. Рискну привести слова радикального антихристианина Ницше: «Если у человека есть “зачем”, он вынесет любое “как”». Вот я в свое время искал именно этого «зачем». И нашел только в Боге, потому что все остальные «зачем» оказались совершенно пустыми и не могли оправдать это самое «как». То есть все другие цели не оправдывали средств. Видя ту жизнь, которая нас окружала, я не мог ответить на вопрос — зачем это все, для чего, чем это оправданно? И только Бог стал для меня оправданием жизни. Да, все происходило немножко иначе, не так, как у Вас: не было цели найти способ жить, была другая цель — найти ответ на вопрос, зачем жить. Меня не волновал вопрос, сколько лет я проживу, когда моя жизнь кончится. Меня волновал вопрос о ее смысле, смысле не сиюминутном, а непреходящем.

Когда я, придя уже в Церковь, стал перечитывать Евангелие, которое раньше читал просто как некую историю и которое теперь стало для меня той книгой, вокруг которой должна строиться вся моя жизнь, я понял, насколько это будет для меня тяжело, насколько мне будет трудно по-настоящему жить в Церкви. Я не знал, хватит ли у меня на это сил, боялся испытаний, которых не понесу… Мне было очень страшно, но я был убежден, что по-другому нельзя. То есть если говорить о Церкви как о средстве к облегчению жизни, то мою жизнь приход в Церковь сделал не легче, а неимоверно тяжелее. Я нашел не покой, а самую настоящую войну — войну с самим собой. Я хочу вот этого, а Христос говорит, что это нельзя; мне нужно сделать вот так, а Евангелие так делать запрещает. Сейчас очень популярно выражение: «Выйти из зоны комфорта»; придя в Церковь, я из всех своих зон комфорта вышел сразу.

— Когда для человека Церковь — средство, а не цель, тогда подлинный духовный труд подменяется исполнением положенного, причем смысла в этом положенном человек не видит и видеть не хочет. Я знаю, что нужно отстоять службу, нужно вычитать правило, нужно грехи свои перечислить на исповеди… И меня не беспокоит то, что все эти действия — чисто внешние, что душа моя при том не делает никакого движения. Я считаю, что исполнила требуемое и теперь могу рассчитывать на вознаграждение. Вам не кажется, что это наша общая беда?

— Это очень трудная проблема на самом деле. Без внешней формы, без внешней дисциплины церковная жизнь невозможна. Стремление обрести свободу от внешнего, присущее некоторым людям, приводит не к свободе, а к утрате формы и, как следствие, к потере содержания. Внешняя форма нужна, но она не должна быть самоцелью. Апостол Павел призывает нас быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит (ср.: 2 Кор. 3, 6); однако же Новый Завет и все Священное Писание нам в буквах дано, чтоб мы прочитать могли. А дух — его каждый из нас постигает по мере того, как обучается жить по этой букве. Но, с другой стороны, беда, если человек, придя в Церковь именно через внешнее, на этом внешнем застревает и глубже не идет. Чем глубже это застревание, тем труднее жить по духу. Иногда человеку кажется, что легче всего жить по любви, а труднее всего — по закону. Но на самом деле наоборот: закон устанавливает требования и их пределы, закон говорит: сделай все, что от тебя требуется, и ты хороший. А любовь говорит: нет, от тебя требуется гораздо больше, ты призван самого себя отдать без остатка. Нет ничего требовательнее любви. Любовь тебе все дает, но она от тебя именно всего и требует.

Современный человек зачастую не понимает главного в христианстве: того, что христианство есть личные отношения с Богом. Ведь апостолы — они пошли не за абстрактными идеями, они увидели Христа и пошли именно за Ним, даже не понимая поначалу, о чем Он говорит. Как пишет святитель Николай Сербский, встретившись глазами со Христом, они чувствовали, что в их сердцах оживает нечто, о чем они даже и не подозревали; в Нем, в Его лице они видели то лучшее, что было в них самих. Встреча со Христом была для каждого из них встречей с этим лучшим. Эта встреча — она у разных людей может по-разному протекать, но после нее, после этой встречи главное для человека — жизнь со Христом, все остальное вторично. И Церковь, как ни странно это звучит, вторична, потому что Церковь — это та оптимальная форма жизни с Ним, которую Он человеку дал ради его, человека, спасения. В земной жизни ничего более подходящего для нашего спасения нет; но суть не в том, чтобы принадлежать Церкви, а в том, чтобы жить со Христом. И вычитанное правило, и пост, и какие-то внешние нормы поведения — это все нужно лишь для того, чтобы себя для этой жизни воспитать.

— А как быть, если из года в год читаешь одни и те же молитвы — скажем, Последования ко Святому Причащению — и понимаешь лишь то, насколько эти слова, оставленные нам святыми отцами, далеки от твоего собственного состояния?

— Для того чтоб слова святоотеческих молитв не оставались для нас только недостижимо высокими словами, нужно всякий раз добавлять к молитве что-то свое. Нет, не для того, чтобы восполнить недостающее. Молясь собственными словами, произнося их от всего сердца, человек с неизбежностью приходит к тому, что содержится в молитвах святителей Василия Великого и Иоанна Златоуста, преподобных Симеона Нового Богослова, Симеона Метафраста. Потому что их молитвы родились из опыта жизни с Богом; и, как только у нас самих появляется хотя бы маленький опыт жизни с Богом, у нас в сердце рождается то же самое. А опыт — это познание себя: мы обращаемся к Богу с теми прошениями, в которых мы сами себя слышим. Ведь когда ты обращаешься к Богу, ты должен услышать прежде всего себя. Господь-то тебя слышит и так. Это ты должен ясно понимать, о чем ты сейчас молишься, и твое сердце, уязвившись от этой молитвы, должно устремиться к Богу. Если сердце не уязвляется словами молитвы, оно не открывается Богу, и встречи не происходит.

Часто говорят, что молитва — это общение человека с Богом. Но на самом деле Господь общается с нами всегда, а вот мы иногда молимся так, что ставим предел этому общению, предел, который сами потом не можем преодолеть.

— Но как-то преодолеть его все же надо…

— Нам даны две первые заповеди: любовь к Богу и любовь к ближнему. Конечно, первая больше, а вторая меньше. Но без второй не получится исполнить первую. Что значит любить людей? Это не значит — испытывать по отношению к ним положительные эмоции. Любовь — это глубоко личное отношение к другому человеку. Невозможно ведь просто любить людей, вот просто так сказать: люблю, и всё. Это труд, это подвиг, это всякий раз перешагивание через собственное «я», и когда ты это делаешь, когда ты учишься любить людей, у тебя появляется некий удивительный навык, который помогает тебе понять, что любовь к Богу — тоже не абстракция, что она тоже требует твоего совершенно конкретного труда. И если Господь сказал: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам (Ин. 14, 21), то это имеет самое непосредственное к нам отношение. А если это для нас не так, то все наши усилия выполнить положенное — отстоять, вычитать, выдержать пост и т. д. — тщетны. Симеон Новый Богослов говорил: то, что не началось для нас на земле, не может продолжиться в Вечности. Если познание Бога и любовь к Нему не начались на земле, то и в Вечности их не будет. А если мы относимся к Нему формально, если мы считаем, что исполнить некую ритуальную обязанность по отношению к Нему — достаточно, то это не любовь, не общение с Богом, это суррогат общения. Здесь, на земле, мы зачастую защищаемся и оправдываемся какими-то внешними обстоятельствами, а там уже никаких обстоятельств не будет, там все обнажится, как есть, и мы поймем, что ничего уже не восполним.

Общение человека с Богом не заключается только в молитве. Общение с Ним — это вся жизнь, которую человек проживает. Все, что с нами происходит, — это язык, на котором Господь говорит с нами. И как только человек это осознает, ему сразу становится гораздо легче, все начинает восприниматься совершенно иначе. А если человек думает, что богообщение — это только те минуты утром и вечером, когда он становится перед иконами, чтобы помолиться, плюс те полтора часа, которые он провел в воскресенье в храме, то никакого богообщения не получится. Человек общается с Богом через принятие Его воли о себе, через согласие с этой волей. Старец Паисий говорил, что доверие к Богу и есть непрестанная молитва. Если ты в каждый момент своей жизни можешь сказать: «Я доверяю Богу», это означает, что ты о Боге помнишь, и это доверие становится нитью, связывающей тебя и Бога. И вот это доверие, если оно искреннее, детское, оно-то человека и спасает, потому что в нем заключается все — и смирение, и терпение, и та детская простота, к которой Сам Спаситель нас призывает: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3).

— Переведем наш разговор о цели и средстве из личной, личностной сферы в общественную. Сейчас государственная власть хочет видеть в Церкви своего союзника; ей нужно, чтобы Церковь людей объединяла, чтобы она их в каком-то смысле воспитывала, прививала трудолюбие и законопослушание, читала им какую-то мораль. Власти нужно, чтобы архиерей или хотя бы священник присутствовал на ее официальных мероприятиях, чтобы Церковь публично благословила ее «на царство». И я совершенно не про то, что наша власть хороша или плоха; я полагаю, это происходит сегодня точно так же, как семьсот лет назад. То есть Церковь используется как средство… Но плохо ли это? Может быть, это хорошо? Особенно если сравнить с безбожными временами… (Хотя и в безбожные времена власть умудрялась Церковь использовать в «борьбе за мир».)

— Мне кажется, выводы о том, насколько это все оправданно, каждый делает сам. Но я могу сказать следующее: Господь стяжал Церковь Своею честною Кровью. Ведь для того Он и сошел на землю, чтобы учредить Церковь, сообщество спасающихся, уникальный богочеловеческий организм, само существование которого стало возможным только благодаря Его воплощению, Его проповеди, Его крестным мукам и Его Воскресению. И допустить, что Церковь, созданная такой ценой ради нашего спасения, может использоваться в каких-то утилитарных, преходящих, частных целях… мне кажется, это даже кощунственно по отношению к ней, ко Христу. Церковь призвана воспитывать гражданина Небесного Отечества, и по мере того, как человек становится им, он, безусловно, становится и хорошим гражданином Отечества земного. Ведь в Церкви он приобретает и смирение, и кротость, и мужество, и терпение, и жертвенность. Но когда человеку говорят, что, если ты православный, ты должен эту несправедливость терпеть, этому приказу подчиниться, вот и батюшка тебе сейчас то же самое скажет, — это своего рода манипуляция. Мы же не иезуиты, в конце концов, мы не считаем, что цель оправдывает средства. Ведь когда нас пытаются использовать, мы всегда меняемся, мы вольно или невольно развращаемся. Есть такое явление, как коррупция. И мы знаем, насколько легко коррумпируются сообщества, общественные институты, даже просто отдельные люди там, где возникают такие вот взаимообязывающие отношения: некто использует тебя для своих целей, а ты взамен получаешь от него некие блага. Для Церкви это страшное искушение. Поэтому лучше, чтоб такой взаимозависимости — даже если ее цели представляются благими — не было. Мы просто должны делать свое дело — не потому, что этого хочет государство, не потому, что кто-то в этом заинтересован, кто-то хочет отношение к собственным провалам со стороны окружающих смягчить за счет того, что они — христиане, а потому, что это наш долг перед Богом. Ведь люди по отношению к Церкви внешние нередко обвиняют ее в том, что она служит инструментом подавления инакомыслия, примирения человека с социальной несправедливостью.

Я помню, как по дороге на Соловки попал в Кемь; посмотрел на этот поселок, по-прежнему состоящий из одних бараков, и подумал: если бы мне пришлось жить в этом городе, мне было бы там непросто. Хотя в этом все равно был бы какой-то смысл, коль скоро я знаю, что живу для вечности, знаю, к чему моя жизнь устремлена. А как же живут здесь люди неверующие, люди, далекие от Бога? Да, они живут плохо, но странно бы выглядело, если бы мэр этого города, вместо того чтобы заниматься благоустройством, ходил бы по улицам и рассказывал людям, что есть Царство Небесное, и они должны об этом помнить, и потому такую земную жизнь терпеть. Не менее странно было бы, если бы это делал местный епископ или настоятель местного прихода по просьбе мэра. Но в то же время вполне естественно предположить, что, если бы и сам мэр, и другие горожане ходили в храм, жили бы для вечности, они гораздо лучше справились бы с теми проблемами, которые в городе есть. То есть когда наше христианство реализуется естественным образом, это хорошо и правильно; а когда это пытаются навязать искусственно и чисто внешне — это ни к чему хорошему не приводит. Потому что любой государственный служащий должен в поте лица своего работать, чтобы людям лучше жилось, а не перекладывать свои проблемы на Церковь: поговорите, дескать, с ними, чтоб они не бунтовали. Социальные взрывы, к которым, как нас убеждает история, приводит такая политика, они ведь не только власть могут смести, они обязательно окажутся направлены и против Церкви тоже.

Беседовала Марина Бирюкова

Православие и современность