«Евангельские образы – ключ к пониманию произведений русских писателей» – доклад Епископа Пахомия, подготовленный для конференции «Роль библиотеки в жизни современного общества»

Название одной из секций нашей конференции – «Культура чтения в России…» – напоминает нам о том, что чтение процесс творческий, глубокий и многогранный. Для того, чтобы понять текст, недостаточно просто владеть языком, на котором он написан. Необходимо иметь определенный жизненный, нравственный, психологический опыт. По-настоящему понять смысл, заложенный писателем, увидеть его грани и оттенки помогают различные ключи: знание исторических фактов, знакомство с биографией автора, мысли мудрых людей.

Произведения многих русских писателей невозможно понять без Евангелия. И дело даже не в том, что авторы цитируют строки Священного Писания или пишут произведения, где действующими лицами являются его герои. К примеру, если речь заходит о христианских мотивах в творчестве Александра Сергеевича Пушкина, принято цитировать стихотворения «Пророк» и «Отцы пустынники и жены непорочны». Но ведь гораздо важнее, на мой взгляд, что в Евангелии мы находим ключ к пониманию поступков пушкинских героев, их жизненной драмы, начинаем по-другому воспринимать авторские ремарки. Наше понимание текста становится более объемным, многомерным, выходит за рамки определенной исторической эпохи. Вне христианского представления о грехе, добродетели, долге невозможно понять ответ Татьяны «Но я другому отдана, я буду век ему верна» или поступки героев «Капитанской дочки».

Порой незнание основных терминов христианского богословия не позволяет нам по-настоящему прочесть даже строки стихов, в которых поэт просто рассуждает о жизни, не касаясь, казалось бы, Евангельских тем. Вспомним, к примеру, стихотворение Федора Ивановича Тютчева:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, –

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать...

Если задать вопрос: «С чем же сравнивает поэт сердечное сочувствие, участие в жизни другого человека?», в ответ можно услышать абстрактные рассуждения о чем-то добром и хорошем. А ведь благодать (по определению святых отцов) – нетварная Божественная энергия, сила или действие, в которой Бог являет Себя человеку, преодолевающему с её помощью грех и достигающему соединения с Творцом. Трагичную замкнутость человека, ограниченного в этом мире собственным опытом и собственным переживаниями, мы можем преодолеть лишь с помощью дара свыше.

Евангелие, а если шире сказать, то и все Священное Писание, придает совершенно иное, гораздо более глубокое измерение любому тексту, связанному с ним смысловыми нитями. Недаром слово «Библия» переводится просто – «книги». В ней основа для многих и многих книг. Все романы, повести, поэмы ограничены временем, обстоятельствами жизни и особенностями душевного склада автора. А Евангелие безгранично, в каждой эпохе, в жизни разных людей оно преломляется по-своему и в то же время приводит нас к обсуждению вопросов, которые принято называть общечеловеческими. И сами Евангельские события, в отличие от многих, казалось бы, куда более заметных исторических побед или поражений, каким-то непостижимым образом связаны с жизнью каждого из нас. Об этом размышляет Антон Павлович Чехов в одном из своих рассказов: «Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра».

В советское время мы стали участниками грустного эксперимента – прочтении книг русских писателей на языке марксистко-ленинской идеологии. В результате роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина», к примеру, превратился в этакий феминистский манифест – главная героиня погибла, потому что женщины в дореволюционной России не имели равноправия с мужчинами. Да и трудно ожидать иного, более глубокого, понимания, если принципиально не обращать внимание на христианское представление о грехе. «Всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин. 8, 34), – говорит Христос Своим ученикам. Святые отцы дают емкое определение греха – промах, попадание мимо цели. Анна Каренина не попадает в цель, вместо желаемого счастья в результате измены она получает раздвоенность, порабощение страстью, которая приводит ее к нравственной и физической гибели.

Некоторые произведения русских писателей не то что прочесть или понять нельзя без знания Евангелия, они сами становятся иллюстрацией автора к мысли, высказанной в Священном Писании. В пример можно привести роман Федора Михайловича Достоевского «Бесы». Все повествование развивает основную мысль эпиграфа: «Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся». (Лк. 8, 32-36). Автор на примере политических реалий своего времени (дело Нечаева, революционное движение), говорит о вечном – как влияют падшие духи на человека, до какой жестокости и бесчеловечности могут они довести. И к чему разгул этой бесовщины приводит наше Отечество. Несмотря на всю беспросветную тяжесть этого романа, Достоевский дает нам надежду на исцеление больной Родины. Степан Трофимович Верховенский незадолго до своей смерти так комментирует этот отрывок из Евангелия: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, – это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! … Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… и другие вместе с ним… и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и “сядет у ног Иисусовых”… и будут все глядеть с изумлением…»[1]

Для Достоевского Евангельская история, учение Христа – нескончаемый источник для вдохновения, дающий темы для прочтения современной ему действительности. Известный русский философов и богословов протоиерей Сергий Булгаков писал: «Величайшее торжество гения Достоевского состоит именно в том, что он, сняв церковную позолоту и византийскую традиционность, по-новому, по-своему сумел в своих произведениях дать почувствовать живого Христа, он ставит Его как бы среди нас и, приближая Его, научает любить Его. Неотразимой силы и пафоса достигает поэтому Достоевский именно в тех местах своих произведений, где появляется у него – зримо или незримо – Христос. Вспомните потрясающую сцену чтения евангельского рассказа о воскресении Лазаря в “Преступлении и наказании”, где “убийца и блудница сошлись за чтением вечной книги” и где до глубочайшего дна распахиваются вдруг глубины грешной и скорбной человеческой души, вспомните главу о Кане Галилейской в “Братьях Карамазовых”, где тоже описывается момент такого душевного подъема, когда человек определяется на всю жизнь»[2].

Читатель, игнорирующий при прочтении произведений Достоевского Евангелие и христианское учение о человеческой душе, рискует встретить лишь детективные истории с длинными, не всегда понятными монологами, трагической развязкой и тягостной атмосферой. Как объяснить хрестоматийный роман «Преступление и наказание» современному школьнику? Конечно, можно все свести к полемике автора с Наполеоном, с идеей сверхчеловека. Но гораздо глубже поймет роман тот читатель, который не пройдет мимо главной идеи самого автора – воскрешающей силы любви.

Но писатель далек от наивного прекраснодушия эпохи Просвещения или восторженности романтиков. Воскрешают умерших, и вот этих свидетельств нравственной гибели, к которой ведет человека грех, очень много на страницах его произведений. Причем преступления герои Достоевского совершают в обстановке обыденной, можно даже сказать пошлой, зло творят как-то буднично, безысходно. И от этого оно кажется не менее мерзким и трагичным, чем в драмах древних авторов. Опустошенность, безысходность и нравственное бессилие – итог греховной жизни. «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым. Теперь же доживаю в своем углу, дразня себя злобным и ни к чему не служащим утешением, что умный человек и не может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается чем-нибудь только дурак», – пишет о себе герой «Записок из подполья».

Доктор филологических наук Владимир Александрович Викторович назвал Достоевского писателем, заглянувшим в бездну. В бездну человеческого сердца, человеческой души. И в бездну того падения, которое возможно в нашем испорченном грехом мире. Возможно ли для человека спасение из этой бездны? Возможна ли для него такая же бездна добра? «Зло эгоистического себялюбия так проникает всю природу падшего человека, что для избавления от него недостаточно иметь перед собою пример жизни Иисуса Христа; нужна еще такая тесная связь природы Христа и мира, чтобы благодатная сила Христа сочеталась с силою человека, свободно и любовно стремящегося к добру, и совместно с ним осуществляла преображение человека»[3], – отвечает философ Н.О. Лосский в своем объемном исследовании «Достоевский и его христианское миропонимание». У Августина Блаженного мы находим еще более лаконичный ответ: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе».

Достоевского понимают далеко не все читатели, его упрекают в мрачности, в пессимизме. Между тем он лишь правдиво рассказал нам о том, как уродуют страсти человеческую личность. Он не убаюкивает читателя иллюзиями, но все же дает ему надежду. «Хотел Достоевский показать и показал со всей силой своего таланта, что живет Бог в человеке, живет в человеке добро, несмотря на всю ту наносную грязь, которой покрывает он себя. Хотя и не ангел человек по жизни своей, но и не злобное он животное по своей сущности. Он именно образ Божий, но падший. Потому Достоевский и не произносит суда над грешником, что видит в нем искру Божию как залог его восстания и спасения», – пишет профессор Московской духовной академии Алексей Ильич Осипов[4].

Спасает и воссоединяет падшего человека с Богом только любовь. Сила любви такова, что она может содействовать спасению даже такого нераскаявшегося грешника, как Родион Раскольников. Ключом к пониманию всей его истории становится Евангельский рассказ о том, как Христос воскресил праведного Лазаря, четыре дня пролежавшего во гробе. Это не просто иллюстрация, удачный писательский отсыл к вечной книге. Это именно смысловое решение жизненной ситуации героя. Уберите этот рассказ, и перед нами останется лишь не самый занимательный детектив напополам с драмой о социальной несправедливости. Пример тому – талантливая экранизация романа 1969 года, вынужденно усеченная и потому лишенная настоящей глубины, столь свойственной Достоевскому. Раскольников указывает на Евангелие Соне лишь для того, чтобы и ей, и зрителям указать – как же может быть Бог, если Он допустил ее падение и страдания несчастных? Как итог – фильм обрывается на явке с повинной. А ведь в эпилоге романа не только рассказ о дальнейшей судьбе героя, но и свидетельство его нравственного воскрешения.

Если же внимательно прочесть вместе с Соней Мармеладовой Евангельский рассказ о воскрешении праведного Лазаря, станет понятен тот путь, который герой должен пройти, чтобы не погибла его душа. В толкованиях на это Евангельское событие (например, у блаженного Феофилакта Болгарского) одновременно подчеркиваются два великих чуда. Первое чудо – само воскрешение умершего человека. Здесь проводится параллель с воскресением души уже давно умерщвленной грехами, достигшей полного разложения («смердит уже»). Но тем более удивляет нас животворящая сила Божия и Его безграничная любовь к Своему падшему созданию. Человек откликается на зов Господа вопреки всему, даже вопреки самому себе, своей испорченной грехом воле.

Второе чудо – связанный по рукам и ногам погребальными пеленами Лазарь сам смог выйти из пещеры, и только после этого Господь повелел развязать его. Так и духовно воскресший человек еще связан своими страстями и грехами. Но он начинает удивительный путь к Господу, воскресившему его. И уже на пути будет освобожден от греховных пут. Этот путь еще только предстоит Раскольникову. И как отмечает Достоевский в последних строках своего произведения: «Тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой».

Возвращаясь к эпизоду, когда Соня читает Раскольникову Евангелие, можно сказать, что связь между Лазарем и главным героем прослеживается на протяжении всего романа: комната Раскольникова напоминает гроб, а убийство старухи – нравственная смерть героя; слова «ибо четыре дня, как он во гробе» (Ин. 11, 17) становятся метафорой душевных и физических мук героя. Но самое главное – Раскольникова, как и Лазаря, ждет воскрешение благодаря любви и вере ближнего.

«Писатель наш, будучи и народником, и государственником, и юристом-любителем, все-таки выше всего ценил и более всего любил человеческую душу и ее возрождение. Почти всех своих героев наш писатель ставил перед этим призывом Промысла, перед призывом их к возрождению. Те герои его, которые идут навстречу этому призыву, обретают смысл жизни, а те, которые его отталкивают, погибают нравственно, а часто и физически через самоубийство», – отмечает митрополит Антоний (Храповицкий).

Эпилог «Преступления и наказания» во многом автобиографичен. Эволюция Раскольникова от «безбожника» (так со злостью называют его каторжане) к вере – это и эволюция самого Достоевского на каторге. Федор Михайлович о годах своей каторги писал так: «те четыре года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу», а «выход из каторги представлялся как светлое пробуждение и воскресение в новую жизнь». И дело здесь не только в том, что писатель обрел, наконец, долгожданную свободу. На каторге произошло внутреннее душевное преображение Достоевского. И произошло оно также благодаря Евангелию, без которого не только книги, но и саму душу этого великого писателя понять невозможно.

У Антона Павловича Чехова в рассказе «Пари» герой на спор выбирает себе добровольное заключение на 15 лет. И вот, прочтя гору романов и научных книг, «после десятого года юрист неподвижно сидел за столом и читал одно только Евангелие. Банкиру казалось странным, что человек, одолевший в четыре года шестьсот мудреных томов, потратил около года на чтение одной удобопонятной и не толстой книги». Достоевский читал Евангелие четыре года. Это была единственная разрешенная на каторге книга. Писателю подарила ее Наталья Дмитриевна Фонвизина – жена декабриста, которую Федор Михайлович встретил по пути на каторгу.

Четыре года – никакого писательства и только одна книга. И с каторги вышел великий писатель, перешагнувший рамки не только своего времени, но и своего Отечества. Достоевский и сам осознавал значение этих лет в своей жизни. Однажды друг ему сказал: «Какое, однако, несправедливое дело было эта ваша ссылка». «Нет, – ответил Федор Михайлович, – справедливое. Нас бы осудил русский народ. Это я почувствовал там только, в каторге. И почём вы знаете – может, там, на Верху, т.е. Самому Высшему, нужно было меня провести в каторгу, чтобы я там… узнал самое главное, без чего нельзя жить…».

Вернувшись с каторги, он напишет Наталье Дмитриевне Фонвизиной: «Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен, в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»[5].

Еще восемнадцатилетним юношей Достоевский писал брату, что человек есть тайна, разгадыванию которой он хочет посвятить свою жизнь[6]. Этой задаче писатель, действительно, посвятил и жизнь, и творчество. Он заглянул в самые темные тайники человеческой души, задал читателю много неудобных, порой до непристойности, вопросов. Но при этом тон писателя лишен менторского назидания. Он беспощаден к себе, во многих произведениях прямо-таки бичует собственные пороки. «Этот герой мне несколько сродни», – напишет Достоевский о главном и далеко не лучшем герое «Села Степанчиково». Писатель стремиться покаяться, перевоспитать прежде всего собственную душу, а не прочитать мораль окружающим. И вот эта позиция автора «паче всех грешнейшего» примиряет читателя с самыми суровыми его обличениями, настраивает душу на покаянный лад.

Сурово, иногда до болезненности, всматриваясь в собственную душу, Достоевский жалостлив к грешникам, коих много на страницах его произведений. И в этом также проявляется у писателя христианское отношение к жизни. Как часто, глядя на нашего ближнего, мы думаем, что греховные поступки и есть сам человек. Но святые отцы учат, что нельзя отождествлять человека с грехом. Авва Дорофей, к примеру, пишет: «Злословить – значит сказать о ком-либо: такой-то солгал, или сблудил, или погневался… А осуждать – значит сказать: такой-то лгун, блудник, гневлив. Вот такой осудил самое расположение души его, произнес приговор о всей жизни его…» И Евангелие дает нам удивительный образ того, как Господь смотрит на человека и как нам надо научиться смотреть на ближнего.

Этому Евангельскому взгляду на человеческую душу Достоевский научился тоже на каторге. Читая «Записки из мертвого дома», мы узнаем, с какой неприязнью он относился поначалу к каторжанам – в основном простым и грубым людям. «В этот первый год, я многого не замечал вокруг себя, – говорит Федор Михайлович устами героя произведения Горянчикова, Я закрывал глаза и не хотел всматриваться. Среди злых, ненавистных моих товарищей каторжников я не замечал хороших людей, людей способных мыслить, чувствовать, несмотря на всю отвратительную кору, покрывавшую их снаружи. Между язвительными словами я иногда не замечал приветливого и ласкового слова». Это умение всмотреться, увидеть и пожалеть мы заметим впоследствии у лучших героев его великих романов.

«Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечной силой любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу. Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому стремился всю свою жизнь», – такие слова произнес в память писателя Владимир Сергеевич Соловьев[7]. И потому без этого стремления, без знания Евангельских основ того самого Царства невозможно по-настоящему понять творчество и Достоевского, и многих других писателей и поэтов.

[1] Достоевский Ф.М. Бесы. Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Сост., подгот. текста, посл., коммент. Л.И. Сараскиной. М.: Согласие, 1996. 743 с.

[2] Протоиерей Сергий Булгаков. Венец терновый. Памяти Ф.М.Достоевского. Сочинения в двух томах. Т.2. М., «Наука». 1993. 534 с.

[3] Лосский Н.О. Достоевский и его христианское миропонимание // Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994. С.97.

[4] Осипов А.И. Ф.М. Достоевский и христианство. // https://azbyka.ru/f-m-dostoevskij-i-xristianstvo

[5] Глазырин А.С. Библейские мотивы в творчестве Ф.М. Достоевского// http://litmuseum.omskportal.ru/index.php/ru/publications?id=100.

[6]  Тарасов Ф. Роль Евангелия в художественном творчестве Ф.М. Достоевского http://www.pravoslavie.ru/30.html

[7] Соловьев В.С. Три речи в память Достоевского. Сочинения в двух томах, т.2, М., Мысль, 1988, сс.290-323.

Поделиться в: