Язык — зеркало души

Василий Давыдович Ирзабеков очень убедительно читает лекции. По сути, это даже не лекции, а неравнодушный разговор о русском языке, его святости, красоте и тех страшных изменениях, которые с ним происходят в последние годы. Его хорошо слушают школьники, студенты. Может, потому, что нечасто сейчас услышишь умудренного жизненным опытом мужчину, который не стесняется, не боится быть русским (как бы ни парадоксально это было для азербайджанца) и убежденно говорит о любви к русской культуре.

— Василий Давыдович, журналисты пишут, что русский язык стал для Вас и профессией, и судьбой. Расскажите, пожалуйста, как это случилось? Как Вы выбрали для себя русский язык, Православие?

— Вы знаете, Христос в свое время сказал своим ученикам замечательные слова: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал (Ин. 15, 16). Другое дело, что когда ты это осознаешь, надо задать себе правильный вопрос: не почему меня, а для чего?

Меня всегда волновало: почему не все люди верующие? В какой-то семье один брат может быть богохульником, а другой христианином. Недавно нашел ответ у святых отцов. Бог не дает веру всем, потому что вера предполагает немедленное действие: вера без дел мертва (Иак. 2, 26). А если у тебя есть вера, а ты ее ничем не оправдал, то лучше тебе было бы и не креститься. Потому что с нас, христиан, другой спрос. Язычников будут судить по закону совести. Моя бабушка говорила: «Совесть — это половина веры». А нас будут судить по Евангелию. Не всем дано это понять, но если дано, то теперь трудись. Есть восточная притча, как верблюда пригласили на свадьбу. Все звери, понятное дело, ему стали завидовать. А он им и говорит: «Вы не завидуйте. Если меня, верблюда, пригласили на свадьбу, — либо дрова возить надо, либо воду». Так вот я по православному гороскопу верблюд (смеется).

— Как рождаются темы для Ваших лекций, статей, книг?

— Это устроение слуха такое. Знаете, у нас жил волнистый попугайчик. В какой-то момент я обратил внимание: вот мы сидим на кухне, беседуем, а в это время по телевизору идет фильм или из динамиков доносятся звуки какой-нибудь передачи. В какой-то момент попугайчик начинает вести себя очень активно. И тут я понял, в чем дело: по телевизору показывают лес, а там птицы поют. Для нас это фон, а для него — жизнь. Он слышит своих, он из потока жизни вычленяет только птичье пение, а мы его вообще не слышим.

Так же и я. Моя жена любит шутить: «Ты, в принципе, неплохой человек, только все читаешь». Так вот я, как та птичка, выхватываю из потока жизни все, что относится к языку, все, что его оскорбляет, уродует. И не могу не говорить, не писать об этом.

— Был какой-то момент, когда Вас потряс русский язык, или он в Вашей жизни был всегда?

— Вы знаете, я вырос в ситуации, когда для меня два языка были родными. Окончил русский сектор в школе и захотел овладеть той специальностью, которой учили в вузе только на азербайджанском. Представляете, ведь одно дело — просто говорить на языке, другое дело — экзамены сдавать. Причем конкурс был 27 человек на одно место. Мы с другом поступили, целый год учился там на азербайджанском, потом оставил — разочаровался в своем выборе. И пошел работать на телевидение, помощником режиссера в азербайджанскую редакцию литературы и искусства. Там я стал говорить на литературном азербайджанском так, что порой нужно было сделать усилие, чтобы понять что-то на родном русском. А он все-таки для меня родной (надо ведь еще понять, какой из двух языков для тебя родной, как это различать). Как и мать, родной язык всегда один, сколько бы ты их ни знал. Со временем я поступил во второй институт, и русский язык стал для меня окончательно родным. Хотя с бабушкой, заменившей мне в раннем детстве мать, я говорил только по-азербайджански.

— Это было до обретения веры или параллельно?

— Обретение веры — это ведь понятие таинственное. Разве можно сказать, что я с третьего числа прошлого месяца стал верующим? Знаю только одно: никогда не был безбожником, у нас в семье не было безбожников. Бабушка любила повторять: «Смело входи под кров того дома, где не чтут Бога, но никогда не входи в дом, где не чтут старших». Мое детское сердце восставало: как можно даже сравнивать Бога и старших?! Вы знаете, это абсолютная потрясающая мудрость. Оказывается, можно не чтить Бога, стоять к Нему спиной, но в какой-то момент Савл может стать Павлом. Перед вами бывший секретарь вузовского комитета комсомола. Но если ребенок вырос невежей, хамом, он хамом, скорее всего, и останется.

— Говорить о трагедии русского языка, вернее, его носителей, сейчас принято…

— Так это с народом происходит трагедия, а язык показывает. Язык — это зеркало, которое стоит перед человеком и перед всем народом в каждый момент его истории. Если в нашем разговорном языке человек стал челом, это же глумление над образом Божьим! Что уж говорить обо всем остальном…

— Но ощутить масштабы этой трагедии очень явственно можно, например, взяв в руки школьные сочинения или творческие работы, предложив взрослым людям написать письмо или очерк. Как Вы думаете: эта проблема в принципе решаема? Что-то можно сделать?

— Конечно. Можно поставить к стенке всех, кто сквернословит, и расстрелять… Видите ли, и в Вас, и во мне, во многих из нас сидит некий большевизм. Мы ждем, чтобы любую проблему в нашей жизни решили каким-то постановлением сверху. Преподобный Серафим Саровский сказал: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи», а мы все равно не слышим. Надо бы, прежде, начать с себя.

Около трех лет я был ведущим прямого эфира на «Народном радио». Помню, говорю о русской культуре, и тут звонит на передачу русский человек: «Василий Давыдович, что Вы ради нас так убиваетесь? Да мы, русские, хуже всех! Нас нельзя уважать». Поначалу я был просто потрясен. А потом рассказал ему о пророке Моисее: «Понимаете, какое дело, у Моисея народ был не лучше, а гораздо хуже. Но ради него он взошел на высокую гору, провел там сорок дней и ночей, имел общение с Богом… а они в это время отлили золотого тельца и водили вокруг него хороводы. Но он же все равно их любил! Хорошее любить легко, кто не сможет?! А ты попробуй больного, испорченного грехом полюбить».

Часто вспоминаю одного торговца на рынке в Баку (на Востоке ведь мужчины ходят на рынок, в первую очередь потому, что это тяжело физически). Спрашиваешь: «Что у тебя за зелень? Дай мне хорошую!». А он произносит сакральную фразу: «Оланыбудур. Все что есть». Вот наш народ, наши дети, наша власть — это тоже оланыбудур. Я подозреваю, что и мой покойный отец, возможно, хотел бы иметь в чем-то иного сына. Но — все что есть…

Покойный настоятель храма во имя преподобного Серафима Саровского в Нью-Йорке протоиерей Александр Киселев сказал как-то удивительные слова: «Надо, побывав в России, ощутить невидимое и не ужаснуться от увиденного». Это и есть любовь.

— Нужно ли стараться сохранить слова, вспоминать пословицы, если реальность изменилась, и мы уже живем совершенно другой жизнью?

— Но человек-то в сути своей не меняется. Да, сейчас никто не ездит на санях. Но мы же понимаем поговорку: «Не в свои сани не садись». Отсев, конечно, происходит, язык-то живой, потому некоторые слова, выражения устаревают, перестают использоваться. Только есть ощутимая разница. Одно дело, когда это происходит естественным путем, а другое, когда это насильственное изгнание. Когда в русском языке есть некое слово, но его изгоняют, а на его место, простите, впихивают иностранное, которое обозначает то же самое. Это преступление против языка, а значит, против нации.

Мне никто не может объяснить, почему перестали говорить «самокат». В моем детстве были самокаты, сейчас они называются «скутерами». Наши дети уже не знают слово «самокат». Это становится проблемой отцов и детей, потому что сегодня, когда молодые люди разговаривают, их родители порой не понимают. Принцип «Разделяй и властвуй» в действии.

Моя бабушка говорила: «Один дурак бросил камень в колодец, а сто мудрецов потом не знали, как его достать». Ломать — не строить. Из нашей речи сегодня ушло слово «бутерброд», везде пишут «сэндвич». Хотя бутерброду, чтобы стать русским, понадобилось почти три столетия. Оно стало русским, и в этот момент его изгоняют в угоду сэндвичу.

Есть более опасные вещи. Скажем, слово «киллер» я могу произнести много раз, и во мне ничего не шевельнется, но когда говорю «убийца», «наемный убийца», то сердце сжимается. Киллер, покер, хакер — я называю это пластмассой: слова, которые не несут для нас эмоциональной оценки. Никогда не забуду картинку начала 90-х: стоит на улице девочка маленькая с бантиками и подпевает песне Газманова: «Путана, путана, ночная бабочка…» Как Вы думаете, про кого эта девочка песню поет? Конечно, про бабочку. А давайте я назову героиню песни русским словом, причем не скверным, а из словаря Даля? На этот вопрос обычно все отвечают: «Не надо». Удивительно, я еще ничего не произнес, а уже не надо, сердце сжимается.

Хакер — это тот же самый вор, только он не в карман лезет, а банк по Интернету обворовывает. А разница какая? Господь сказал: «Не укради», — а через Интернет можно? Мы же до чего дошли: про ребенка, который начинает в компьютере разбираться, говорим: «Маленький хакер растет». Вором, по сути, его называем.

У диавола есть давняя задумка: всем нам объяснить, что его нет, а грех — это забавно, прикольно, как сейчас говорят. Надо вообще внушить человеку, что ничего отрицательного нет, все нормально. Нас ведут к «идеалу» — Эллочке-людоедке: кушать, спать и несколько десятков слов в лексиконе… А зачем все остальное?! Не язык сужается, а мышление.

— Что бы Вы посоветовали родителям, дедушкам, бабушкам, которые вопреки всему хотят привить своим детям любовь к родному языку?

— Родителям я бы посоветовал обратить внимание на то, что они говорят дома. У нас из семьи уходит мужской голос: у нас мужчина или угрюмо молчит, или сквернословит, орет. А вот хотя бы раз в неделю найти час времени, собрать семью, взять книгу, к примеру «Капитанскую дочку», рассказы Чехова, Лескова, и прочитать с собственными комментариями. Неужели сложно?

— Не всякий мужчина согласится…

— Мужчин надо воспитать, а ведь это вы, женщины, их воспитываете. Причем воспитываете нередко в одиночку, потому что не хотите терпеть их пап. Женщина была не социальна до недавнего времени. Она смирялась, молилась, и через это сохранялась семья, и дети росли при худом, но все же отце. Самый плохой отец — это отец, государство с самым плохим устроением — это худой, но порядок. Хаос, революция хуже, они губительны.

Беседовала Марина Шмелева

* * *

Читателям

Василий Давыдович Ирзабеков ведет интернет-журнал «Живое слово» http://zhivoe-slovo.ru, в котором публикуются произведения современных авторов. На телеканале «Радость моя» выходит его программа «Неравнодушный разговор» , записи которой можно найти в Интернете: http://www.radostmoya.ru

Поделиться в: