Митрополит Антоний Сурожский: «Будем как плодородная земля»

Представляем вашему вниманию книгу Митрополита Антония Сурожского «Учитесь молиться». Это сборник бесед, которые вел Владыка Антоний  в течение недели  в Оксфорде со ступенек одного из университетских зданий. Только представьте: конец января, пронизывающий до костей ветер, и в такой, прямо скажем, лишенной комфорта обстановке — священник и вокруг него стайка интересующихся Православием англичан. Люди отчаянно мерзнут, но не расходятся. Более того, с каждым днем их становится все больше. В процессе этих бесед люди научаются согревать друг друга: сначала просто человеческим теплом, когда они становятся все ближе и ближе друг к другу, а потом и теплом христианским, когда те, кто стоял впереди, переходят назад, чтобы закрывать своими телами от ветра тех, кто делал это ранее. Эти беседы раскрывают саму суть отношений человека с Богом. При этом язык Владыки Антония — очень простой,  так что проблем с восприятием не возникнет.  Полная версия книги доступна на сайте Саратовской епархии, в разделе «Библиотека».

Прежде всего, очень важно помнить, что молитва — это встреча, это отношения, и отношения глубокие, к которым нельзя принудить насильно ни нас, ни Бога. И тот факт, что Бог может сделать для нас Свое присутствие явным или оставить нас с чувством Своего отсутствия, уже является частью этих живых, реальных отношений. Если можно было бы вызвать Бога к встрече механически, так сказать, вынудить Его к встрече только потому, что именно этот момент мы назначили для встречи с Ним, то не было бы ни встречи, ни отношений. Так можно встретиться с вымыслом, с надуманным образом, с различными идолами, которые можно поставить перед собой вместо Бога; но это невозможно сделать по отношению или в отношениях с Живым Богом, точно так же, как это невозможно в отношениях с живым человеком. Отношения должны начаться и развиваться именно во взаимной свободе. Если быть справедливым и посмотреть на эти отношения именно как на взаимные, то ясно, что у Бога гораздо больше оснований печалиться на нас, чем у нас — оснований жаловаться на Него. Мы жалуемся, что Он не делает явным Свое присутствие в те несколько минут, которые мы отводим Ему в течение всего дня; но что сказать об остальных двадцати трех с половиной часах, когда Бог может сколько угодно стучаться в нашу дверь, и мы отвечаем: «Извини, я занят», или вообще не отвечаем, потому что даже и не слышим, как Он стучится в двери нашего сердца, нашего ума, нашего сознания или совести, нашей жизни. Так вот: мы не имеем права жаловаться на отсутствие Бога, потому что сами отсутствуем гораздо больше.

Второе важное обстоятельство — то, что встреча лицом к лицу с Богом — всегда суд для нас. Встретив Бога, будь то в молитве, в богомыслии или в созерцании, мы можем быть в этой встрече только либо оправданными, либо осужденными. Я не хочу сказать, что в этот момент над нами произносится приговор конечного осуждения или вечного спасения, но встреча с Богом — всегда критический момент, кризис. «Кризис» — греческое слово, и оно означает «суд». Встреча с Богом лицом к лицу в молитве — критический момент, и слава Богу, что Он не всегда являет нам Себя, когда мы безответственно, беспечно добиваемся встречи с Ним, потому что такая встреча может оказаться нам не по силам. Вспомните, сколько раз Священное Писание говорит о том, что опасно оказаться лицом к лицу с Богом, потому что Бог — сила, Бог — правда, Бог — чистота. И вот, когда мы не чуем, не переживаем ощутимо Божие присутствие, первым нашим движением должна быть благодарность. Бог милостив; Он не приходит до времени; Он дает нам возможность оглянуться на себя, понять, и не добиваться Его присутствия, когда оно было бы нам в суд и в осуждение.  

Я вам дам пример. Много лет назад ко мне пришел человек и стал просить: «Покажите мне Бога!» Я сказал, что не могу этого сделать, и прибавил, что если и мог бы, то он не увидел бы Бога. Потому что я тогда думал и теперь думаю: чтобы встретить, увидеть Бога, нужно иметь что-то общее с Ним, что-то, что даст нам глаза, чтобы увидеть, и восприимчивость, чтобы уловить, почуять. Этот человек спросил меня тогда, почему я так о нем думаю, и я предложил ему размыслить и сказать, какое место в Евангелии его особенно трогает, чтобы мне попытаться уловить, в чем его сообразность с Богом. Он сказал: «Да, такое место есть: в восьмой главе Евангелия от Иоанна рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии». Я ответил: «Хорошо, это один из самых прекрасных и трогательных рассказов; а теперь сядьте и подумайте: кто вы в этой сцене? На стороне ли вы Господа и полны милосердия, понимания и веры в эту женщину, которая способна покаяться и стать новым человеком? Или вы – женщина, которая изобличена в прелюбодеянии? Или один из старейшин, которые все один за другим вышли вон, потому что знали свои грехи? Или же один из молодых, которые колеблются и медлят?» Он подумал и сказал: «Нет, я — единственный из иудеев, который не вышел и стал забивать эту женщину камнями». Тогда я сказал: «Благодарите Бога, что Он не дает вам встретиться лицом к лицу с Ним теперь!».

Это, может быть, крайний пример, но разве он часто не применим к нам? Мы не то что прямо отвергаем слова Божии или Его пример; но мы, пусть не так грубо, поступаем подобно воинам во время страстей Христовых: мы хотели бы закрыть Христу глаза, чтобы без помехи ударить Его, а Он нас не видел бы. Разве не это мы делаем, когда прячемся от Божьего присутствия и поступаем по своей воле, по своим настроениям и прихотям, вопреки тому, что есть воля Божия? Мы пытаемся накинуть покров на Его глаза, но ослепляем только себя самих. Как же мы можем в такие минуты приходить в Его присутствие? Можем, конечно — в покаянии, с сокрушенным сердцем; но нельзя идти, рассчитывая, что мы тут же будем приняты с любовью, как Его друзья.

Вспомните разные места в Евангелии: люди гораздо большего, чем мы, духа не осмеливались принять Христа. Вспомните сотника, который просил Христа исцелить своего слугу. Христос сказал: «Я приду», но сотник ответил: «Не надо – скажи только слово, и слуга мой исцелеет». Так ли мы поступаем? Обращаемся ли мы к Богу, говоря: «Не делай Свое присутствие явным, ощутимым для меня; достаточно, чтобы Ты сказал слово, и совершится то, что должно; пока мне не надо большего…» Или вспомните Петра в лодке после большого улова рыбы: он упал на колени и сказал: «Оставь меня, Господи, я человек грешный!» Он просил Господа уйти из его лодки, потому что, может быть, впервые испытал смирение; а пережил он чувство смирения, потому что внезапно прозрел величие Христа. Случается ли это когда-либо с нами? Когда мы читаем Евангелие и перед нами встает неотразимая красота и слава образа Христова, когда мы молимся и нас охватывает чувство величия и святости Божией, говорим ли мы когда-нибудь: «Я недостоин, чтобы Ты пришел ко мне»?.. А что сказать о тех случаях, когда мы должны понимать, что Он и не может прийти к нам, потому что нас-то нет, чтобы Его принять; мы хотим получить что-то от Него, а вовсе не Его Самого. Можно ли это назвать отношениями? Так ли мы относимся к друзьям? Ищем ли мы того, что дает дружба, или любим самого друга? И в какой степени это же верно по отношению к Господу?

Теперь подумаем о молитвах, ваших и моих; вспомним, как сильна, горяча, глубока бывает молитва, когда молишься о ком-то, кого любишь, или о чем-то важном для тебя. Сердце открыто, всё наше существо собрано и сосредоточено в молитве. Значит ли это, что весь смысл этой молитвы, вся ее сила – во встрече с Богом? Нет; это значит только, что для тебя важен предмет твоей молитвы. Потому что когда после такой горячей, глубокой, напряженной молитвы о любимом человеке или по поводу тревожных обстоятельств мы переходим к следующей теме, которая не так глубоко нас затрагивает, и мы остываем — что изменилось? Бог ли охладел или отошел в сторону? Нет, это просто значит, что вдохновение и напряженность нашей молитвы родились не от Божьего присутствия, не от моей веры в Него, моей тоски по Богу, чуткости к Нему, а лишь от того, что мое сердце болеет о ком-то, о чем-то — но не о Боге. Как же тогда удивляться, что мы не ощущаем Божьего присутствия? Не Он отсутствует, а нас нет при такой «встрече». Не Он, а наше сердце остывает, потому что Он для нас не так уж много значит.

Иногда Бог «отсутствует» еще и по другой причине. Пока мы подлинны, пока мы являемся самими собой, Бог может присутствовать во встрече и может что-то для нас сделать. Но как только мы напрягаемся быть не тем, что мы есть на самом деле, то для нас ни сделать ничего нельзя, ни сказать; мы становимся фиктивным, подставным существом, а с такой нереальной личностью Бог ничего не может сделать.

Для того чтобы мы могли молиться, мы должны войти в отношения, которые определяются как Царство Божие. Мы должны сознавать, понимать, что Он — Бог, что Он — Царь, и отдаться, поручить себя Ему. Мы всегда должны хотя бы помнить о Его воле, даже если пока неспособны ее выполнить. В противном случае, если мы относимся к Богу, как богатый юноша, который не мог последовать за Христом, потому что был слишком богат, — как можем мы тогда встретиться с Ним? Как часто посредством молитвы, посредством глубокого общения с Богом, по Которому мы тоскуем, мы просто ищем для себя немного радости; мы не готовы продать всё, чтобы купить взамен драгоценную жемчужину. Как в таком случае можем мы обрести эту жемчужину? Ее ли мы ищем?.. Ведь подобное происходит и в человеческих отношениях: когда мужчина или женщина полюбит кого-то, все остальные люди уже не имеют для него, для нее того же значения. Это выражено в древнем изречении: «Когда у юноши есть невеста, он окружен уже не мужчинами и женщинами, а просто людьми».

Не это ли может, не это ли должно произойти со всяким нашим богатством, когда мы обращаемся к Богу? Не должно ли оно стать своего рода фоном, бледным и серым, на котором со всей рельефностью будет выделяться единственная значительная Личность? Нам хотелось бы иметь один мазок небесной лазури для полноты картины нашей жизни, в которой столько темных сторон. Бог же готов оказаться вне нашей жизни, Он готов взять на Себя всю ее полностью, как крест, но не готов быть просто одним из обстоятельств в нашей жизни.

Так вот, когда мы пришли к выводу, что Бог отсутствует, не следует ли нам поставить перед собой вопрос – кого мы в этом виним? Мы всегда виним Бога, – либо обвиняем Его прямо в лицо, либо жалуемся другим, что Он отсутствует, что Его никогда нет, когда Он нужен, что Он не отзывается, когда к Нему обратишься. Иногда мы более «благочестивы» — именно в кавычках! – и говорим: «Бог испытывает мое терпение, мою веру, мое смирение», и находим множество способов обратить Божий суд о нас выгодной для нас стороной: «Я так терпелив, что могу терпеть даже Самого Бога!» Разве это не так?..

Помню, когда я был молодым священником, я однажды произнес проповедь, одну из многих, произнесенных мною в приходе. После службы ко мне подошла девушка и сказала: «Отец Антоний, вы, наверное, очень плохой человек», Я ответил: «О да, – но как вы об этом узнали?» Она пояснила: «Вы так хорошо описали наши грехи, что, конечно, вы сами их все совершили». Разумеется, дурные мысли и дурные состояния, неприглядное описание которых я вам здесь предлагаю, вероятно, мои собственные, но, может быть, хоть в какой-то мере, всё же и ваши.

Если мы хотим молиться, то сначала должны быть убеждены в том, что мы — грешники, нуждающиеся в спасении, что мы отделены от Бога, что не можем жить без Него, и единственное, что мы можем Ему принести, это наша отчаянная тоска о том, чтобы стать такими, какими Бог принял бы нас, принял в нашем покаянии, принял нас с милосердием и любовью. И вот молитва, с самого ее начала, – это наше посильное восхождение к Богу, момент, когда мы поворачиваемся к Богу, не решаясь подойти ближе, зная, что если мы встретим Его слишком рано, прежде, чем Его благодать поможет нам встретить Его — встреча будет судом. Всё, что мы можем сделать, это повернуться к Нему в благоговении, в трепетном преклонении и почитании, на какие мы только способны, со всем вниманием и серьезностью, и просить Его сделать с нами что-то, что даст нам способность встретиться с Ним лицом к лицу, не в суд и не в осуждение, но в жизнь вечную.

Здесь я хотел бы напомнить вам притчу о мытаре и фарисее. Мытарь приходит в храм и стоит позади, у входа. Он знает, что стоит осужденным; он знает, что в категориях справедливости ему надежды нет, потому что он не причастен Царству Божию; он — вне царства правды и праведности или царства любви, потому что не принадлежит ни царству праведности, ни царству любви. Но в той жестокой, уродливой жизни насилия, которая является его жизнью, он научился чему-то, о чем праведный фарисей не имел и понятия. Он научился, что в мире соперничества, в мире хищнических отношений, жестокости и бессердечия, единственное, на что можно надеяться – это на вторжение милосердия, на вторжение сострадания, неожиданное и невероятное, которое не коренится ни в исполнении долга, ни в строе естественных отношений, и которое приостановило бы закономерность жестокости, насилия и бессердечности в повседневной жизни. Мытарь, будучи вымогателем, ростовщиком, хищником, знал из собственного опыта, что бывают моменты, когда безо всякой причины – поскольку это никак не входит в его мировоззрение — он вдруг простит долг, потому что его сердце дрогнуло и стало уязвимым; когда, может случиться, он не предаст кого-то в тюрьму, потому что человеческое лицо что-то ему напомнило или звук голоса коснулся его сердца. Логики в этом нет; это не входит ни в его образ мыслей, ни в его обычный образ действий. Тут, наперекор и вопреки всему, вторгается нечто, чему он не может противиться; и он тоже, вероятно, знает, как часто сам бывал спасен от конечной катастрофы этим вторжением неожиданного и невероятного — милости, сострадания, прощения. И вот он стоит у церковной притолоки, зная, что область внутри храма — область праведности и любви Божией, которой он не принадлежит и куда вступить не может. Но он по опыту знает, что невероятное сбывается, и тут-то он и говорит: «Помилуй! Нарушь законы справедливости, нарушь законы религии, милостиво сойди к нам, не имеющим права ни на прощение, ни на то, чтобы вступить в эту область». И вот я думаю, что это — исходная точка, от которой мы должны начинать снова и снова, постоянно.

Вы, вероятно, помните место у апостола Павла, где Христос ему говорит: Сила Моя в немощи совершается… Эта немощь — не та слабость, которую мы обнаруживаем, когда грешим и забываем Бога, но такая слабость, которая означает гибкость до конца, полную прозрачность, всецелое предание себя в руки Божии; обычно же мы стараемся «изо всех сил» и мешаем Богу явить Его силу.

Когда ребенок только начинает учиться писать и не знает, что от него ожидается, то его рука совершенно гибко и послушно управляется рукой матери; как только он вообразит, что понял, и старается «помогать», всё идет вкривь и вкось: вот что я имею в виду, когда говорю, что сила Божия совершается в немощи. Или же возьмите парус: ветер может его наполнить так, что он понесет весь корабль — только потому, что парус гибок; если вместо паруса вы поставите прочную доску, то ничего не получится… Железная рукавица крепка, но как мало можно ею сделать; перчатка хирурга еле чувствуется, еле приметна, ничего не стоит ее порвать, но благодаря ей «умная» рука врача творит чудеса… И вот одна из вещей, которым Бог постоянно старается нас научить вместо воображаемой и ничтожной, анархичной нашей «силы» — это хрупкость, гибкость, всецелая отдача себя в руки Божии.

Я вам дам пример. Двадцать пять лет тому назад один мой друг, у которого было двое детей, погиб при освобождении Парижа. Дети его не любили меня, ревновали, что у отца есть такой друг, но когда отец умер, они потянулись ко мне — потому что я был другом их отца… И вот его дочь, девочка лет пятнадцати, пришла однажды ко мне в приемную (я был врачом прежде чем стать священником) и увидела, что рядом с медицинскими принадлежностями у меня на столе лежит Евангелие. Со всей самоуверенностью юности она сказала: «Не понимаю, как может образованный как будто человек верить в такую чепуху». Я ее тогда спросил: «А ты читала?» Она ответила: «Нет». — «Так вот помни: только очень глупые люди судят о вещах, которых не знают». После этого она прочла Евангелие, и оно настолько покорило ее, что вся ее жизнь переменилась, потому что она начала молиться, Бог дал ей испытать Свое присутствие, и она некоторое время жила этим. Потом она заболела неизлечимой болезнью, и когда я уже был священником в Англии, прислала мне письмо, где говорила: «С тех пор, как тело мое начало слабеть и вымирать, дух мой более живой, чем когда-либо, и я ощущаю Божие присутствие так легко и с такой радостью». Я написал ей в ответ: «Не ожидай, что это состояние продлится; когда сил еще убавится, ты не сможешь больше собственным порывом устремляться к Богу, и придет время, когда тебе покажется, что к Богу нет доступа». Через некоторое время она снова мне написала: «Да, вы были правы; я теперь так слаба, что не могу собрать сил, чтобы устремляться к Богу или даже тосковать по Нему, и Бога словно нет». Я ей тогда ответил, чтобы она попробовала поступить по-другому: научиться смирению в подлинном, глубоком смысле этого слова.

На латинском языке humilitas — смирение — происходит от слова humus — «плодородная земля»; и вот, смирение не заключается в том, чтобы, как мы это постоянно делаем, «прибедняться», и думать и говорить о себе плохое, и убеждать других, будто наши ходульные манеры и есть смирение. Смирение — это состояние плодородной земли; земля всегда у нас под ногами, она самоочевидна, она забыта; по ней мы ходим — и никогда ее не вспомним; она открыта всему, в нее мы кидаем отбросы, всё, что нам не нужно. Она безмолвна и всё принимает,— и самый навоз, и отбросы она принимает творчески и обращает их в живое и животворное богатство. Она самое разложение претворяет в новую силу жизни; открытая дождю, открытая всякому семени, она приносит плод в тридцать, в пятьдесят и во сто крат.

И я посоветовал этой женщине: «Учись быть такой же перед Богом: отдающейся, не сопротивляющейся, готовой принять и от людей и от Бога, что бы они ни дали». И на самом деле ей пришлось много претерпеть от людей. После шести месяцев ее болезни муж устал от того, что у него умирающая жена, и бросил ее: она с избытком познала отвержение, но и Бог осиял ее Своим светом и послал освежающий дождь. Немного позже она написала: «Я совсем истощена. У меня нет сил устремляться к Богу, но теперь Бог Сам сходит ко мне».

Этот рассказ — не только иллюстрация, он подчеркивает основную мысль: вот та немощь, в которой Бог может явить Свою силу, и вот такая ситуация, когда отсутствие Божие обращается в Его присутствие. Мы не можем насильно завладеть Богом; но если мы стоим, как мытарь или как эта женщина – за гранью того, что «правильно», но в пределах, где царит милосердие, мы можем встретить Бога.

Теперь постарайтесь продумать «отсутствие» Бога, и поймите всем своим существом, что раньше чем стучать в дверь (и это не только дверь Царства в общем смысле, Христос действительно говорит: «Я есмь дверь»), надо осознать, что мы находимся вне, снаружи. Если мы по безумию вообразим, что мы уже в Царстве Божием, то, разумеется, и стучаться некуда, остается только глядеть вокруг – где же ангелы и святые и предназначенная для нас обитель? И когда мы не увидим ничего, кроме темноты или стен, то вполне справедливо можем удивляться, до чего непривлекателен рай… Надо осознать, что мы еще не в раю, что мы всё еще вне Царства Божия, и тогда спросить себя: где же дверь и как в нее стучать?  

Митрополит Антоний Сурожский, Подготовила Ольга Протасова

Поделиться в: