Доктор Лиза, мы стали жестокосерднее?

Телефонный звонок от коллег с телевидения. Просьба: дать кадры интервью доктора Лизы – федеральный канал готовит документальный фильм о ней. Конечно, нет вопросов. Давно пора. С момента катастрофы прошло уже несколько лет. Напомню, что произошла трагедия 25 декабря 2016 года: самолет взлетел с аэродрома в Сочи и, так и не набрав высоту, рухнул в Черное море. Погибли лучшие, и вместе с ними – доктор Лиза.

Так я достала это интервью из своего архива. Еще раз пересмотрела его и ощутила острую потребность поговорить с ушедшим навсегда человеком, задать ему вопрос: «Доктор Лиза, за то время, что вас нет, мы стали хуже, жестокосерднее? Вам ведь ‟оттуда”виднее?» Да, в какой-то степени эта женщина была и остается для широкой общественности эталоном правильного, деятельного отношения к ближнему, даже если этот ближний – последний грязный бомж, никому не нужный инвалид, заброшенный старик с болезнью Альцгеймера или опустившийся вконец выпивоха.

Свои принципы она описала в живом блоге, который тогда вела:

«Если ты имеешь любовь, ты можешь ею с кем-то поделиться. Если ты имеешь знания, ты можешь ими с кем-то поделиться. Если ты имеешь свет в душе, ты также можешь им поделиться. Мы пытаемся помочь тем, кому не поможет уже никто, вне зависимости от вероисповедания, происхождения, партийной принадлежности и социального статуса».

Каждое слово она подтвердила своими делами, и они открыли миру ее большое милосердное сердце.

Так все же, доктор Лиза, в этом новом мире эпидемий и всеобщего карантина, где прежде всего погибают слабые, больные и состарившиеся – как раз те, кого вы спешили спасать, – какими мы станем? Еще жестче, злее, агрессивнее в борьбе за выживание, или все же испытания пойдут нам на пользу, очистят нас, превратят наши окаменевшие сердца в сосуды для евангельской милости и обратят эту скорбь – в радость и любовь друг к другу? Как было бы хорошо, чтобы каждый из нас задумался над этим вопросом именно сейчас, когда мир меняет себя не в лучшую сторону. И, может быть, это интервью, состоявшееся незадолго до смерти руководителя Фонда «Справедливая помощь» Елизаветы Глинки, поможет нам это сделать? Пишите свои комментарии, они важны для нас…

Гудбай, Америка! Или рецепты для кукол

– У нас в гостях доктор Лиза, руководитель Фонда «Справедливая помощь», который помогает малоимущим и бездомным людям. Скажите, кто вас начал так называть – «доктор Лиза»? Ведь вы – Елизавета Петровна Глинка!

– Много лет назад мы создали журнал «Доктор Лиза». Почему так назвали? Я вдруг вспомнила, что в детстве папа мне сделал печать, на которой написал «Доктор Лиза», так я куклам стала выписывать рецепты. Я забыла на много лет об этом, а потом, когда завела Живой Журнал, в котором стала писать о том, что я вижу, вспомнила. Вот так и пошло – доктор Лиза.

– Вы достаточно длительное время жили в Соединенных Штатах вместе со своей семьей. Почему вернулись в Россию, ведь замечательная , комфортная страна – Америка, так ведь?

– Вы знаете, это правда. Замечательная по отношению к инвалидам. И я уехала не из соображений каких-то политических, я вернулась ухаживать за своими родителями, которые не захотели приехать ко мне. У меня сначала долго болела мама, потом она умерла, потом очередь папы… Долго это длилось. Некому было ухаживать, а я против того, чтобы нанимать кого-то со стороны. Я сама могу ухаживать за своими родителями, это все растянулось на 5 лет, и потом вернулся мой муж, который всю жизнь мечтал вернуться в Россию, и мы остались жить в Москве.

– Скажите, это стремление помогать бездомным, сирым, убогим вы привезли из Соединенных Штатов? Знаю, что именно там вы впервые соприкоснулись с системой хосписа, системой помощи людям…

– Наверное, не понравится многим ответ, но это действительно так...

Потому что там, в Америке, я посмотрела, как это работает. У них безобразная внешняя политика, но у них внутренняя, по отношению к инвалидам, по отношению к тем же бездомным – отработана очень хорошо. Там на одного бездомного – 20 добровольцев. «Еда на колесах» есть – движение, которое помогает старикам, которые не могут выбраться в магазин, волонтеры развозят еду бабушкам и дедушкам, которые совсем не в доме престарелых находятся. Есть движение – «Друзья на улицах». Подъезжает желтый автобус, кормит бездомных, голодных: кто хочет – подходи, они накормят. Хосписы, опять же, для всех. В Америке будет приезжать специальный автобус, если даже на всю деревню – один инвалид на коляске. Он туда приедет. К нему будет приезжать, понимаете?! И если не будет медсестры, то найдут добровольца, который бесплатно это сделает. Это стало традицией, которой я была потрясена. Почему мы ушли от этого?

– Прервана традиция…

– Вот этому дому, где мы с вами встретились (встреча проходила в одном из старинных особняков Москвы – Е.К.) больше лет, чем этой Америке, а у нас все уничтожили, у нас все забыли!

– Елизавета, тот самый ваш подвальчик спасительный, куда приходят бездомные, находится совсем недалеко от Марфо-Мариинской обители, которую основала другая женщина по имени Лиза, Великая княгиня Елизавета, ныне святая, и она как раз в том числе прославилась и тем, что не только основала эту обитель, но еще и посещала такой «страшный» Хитров рынок в Москве, вытаскивала оттуда грязных, больных людей и сама лечила им раны. Это очень беспокоило полицию, потому что она была из Царского рода, и к ней была приставлена охрана. И опять же, вспоминая Москву начала XX века, какой был размах благотворительности! Сразу на память приходит Боткинская больница, она была построена на деньги издателя и купца Козьмы Солдатенкова. Центральная клиническая больница на Ленинском проспекте – купцы Медведниковы пожертвовали деньги, чтобы лечились все люди, независимо от национальности, вероисповедания и социального положения, понимаете, было всё это в нашем русском доме! Эта искренняя благотворительность, основанная в том числе и на понимании, что можно спасаться постом, молитвой и… благотворительностью.

– Куда исчезло?

– XX век, социальные эксперименты, 1917 год, войны, другие потрясения не прошли бесследно, традиция прервалась, на мой взгляд…Расскажите, кстати, людям, что такое хоспис, что такое паллиативная медицина? Потому что у нас стране это новые слова, и многие не понимают точного их значения.

– Хоспис – это такое учреждение, в котором не лечат рак или другое неизлечимое заболевание, но облегчают его симптомы. В переводе с латинского это «странноприимный дом», то есть дом, который принимает абсолютно всех, кому негде жить. В медицинском понятии хоспис – это место, где оказывают помощь всем страждущим, кого нельзя вылечить, но которым можно помочь, то есть обезболить, накормить, обеспечить уходом.

Здесь в Москве есть замечательный Фонд «Вера», названный в честь Веры Миллионщиковой, которая основала первый хоспис. В России сейчас их 16. Я состою в совете директоров этого Фонда, и там действительно оказывается бесплатная качественная о помощь. Сейчас в Петербурге открыт детский хоспис. В Казани открыт, для детей больных. И должен быть открыт в Москве.

– Я так понимаю, сфера вашей деятельности – не только хоспис? Вы еще просто-напросто помогаете бездомным, малоимущим… а как вы вышли на эту стезю? У вас был какой-то толчок?

– Бог дает как помощь, так и пациентов. Мне все время после того, как я где-нибудь выступлю на телевидении, и помощь приходит, и 45 новых больных или бедных. Вот всегда именно так и получается.

– То есть посылаются люди, и тут же посылается этим людям помощь?

– Да, да, ни разу не было, чтобы у меня было что-то одно.

– Почему все же вы занялись именно этим?

– Знаете, это интересная работа, это простые люди, я их люблю, потому что мне с ними нравится быть.

– Вы это чувствуете?

– Да, и я от них учусь, учусь в первую очередь терпению, смирению. Иногда я смотрю, как живут люди, смотрю на мам, у которых взрослые дети-инвалиды, и они являются нашими подопечными. У нас есть мама, которая ухаживает за своим ребенком с тяжелой формой гемофилии. Сегодня приходила мама, у которой 45-летний ребенок с уровнем сознания трехлетнего. Как они их любят, как они борются, как они умеют жить на вот эти копейки, которые им выплачивает государство. При всём при этом они чистые и ухоженные. Как они умеют из своей копеечной пенсии обустроить стол, сделать праздник из ничего – есть чему поучиться.

– Одним словом, радоваться маленьким радостям надо учиться, и из них, этих радостей, состоит жизнь?

– Да-да, что это именно жизнь, вот, они живы – и слава Богу, они этим счастливы, понимаете? Они не знают таких понятий, как кредиты и долги. Они как птички: живут одним днем. Они мало отличаются от моей позиции по отношению к больным и умирающим: «Давайте будем жить сегодняшним днем. Посмотрим, как сегодня будет, а завтра – тоже посмотрим».

– Скажите, а где вы берете средства, чтобы помогать людям? В свое время вы выбирались на Павелецкий вокзал, для того чтобы там кормить бездомных, и прямо с машины раздавали им еду.

– Мы продолжаем это дело. Каждую неделю, по средам, мы кормим людей, и приходят 100–150 человек. Бездомных и малоимущих. Бабушки и дедушки приходят, которые живут рядом с Павелецким вокзалом. Тоже берут еду. Что-то дает ресторан, что-то мы покупаем сами. Честно, вся Россия помогает: у нас есть и большие пожертвования от лиц анонимных, и есть те люди, которые ежемесячно посылают по 100, по 300 рублей, – так вот и существуем. Мне предлагали работать на грант, я сказала: нет. Это действительно народный Фонд получился, буквально – народный.

– У вас есть постоянные люди, которые покупают еду, приносят одежду?

– Есть люди, которые кормят людей у меня в офисе. Я кормлю по средам на вокзале, а по пятницам мы устраиваем ужин для наших пожилых малоимущих, в основном женщин одиноких, которые приходят покушать и пообщаться на Новокузнецкую. Слушают свою старую музыку и едят. Я давно не покупаю на эти ужины ничего, потому что есть ресторан, который готовит для них. Хозяин этого ресторана однажды позвонил и сказал: «Слушай, я узнал, что ты кормишь по пятницам», – а мы действительно готовили сами и кормили сами, – и говорит: «Давай, я буду снабжать». Я и ответила: «Хорошо!»

«Любой бездомный был чей-то ребенок»

– Ваша деятельность для вас – это профессиональное дело или служение?

– Я это определяю как свою жизнь. Давайте не будем из меня делать святую. Я не святая, я обычная женщина. Вот это – моя жизнь и работа.

– Далеко не каждый врач пойдет к людям, которые фактически выброшены из социума и находятся за чертой бедности и нормальной жизни. Почему-то у нас в обществе сложилось неприятие этих людей…

– Вы знаете, отчасти это правильно, потому что они действительно отталкивают иногда от себя. Я не призываю к помощи, когда вы видите грязного бездомного. Не надо трогать его, если вы не умеете с ним обращаться, или он вам противен. Позвоните либо в скорую помощь, либо в социальный патруль, либо в какие-то организации вашего города, которые занимаются устройством таких людей. Пусть они их заберут, приведут в порядок и доставят до приюта. Не оставляйте их валяться, потому что это тоже люди. Знаете, что мне помогает с ними работать? То, что любой бездомный когда-то был чьим-то ребенком, точно таким же, как мы с вами, потому что мы все рождаемся, все до единого, одинаковыми.

– Когда вы работаете с бездомными людьми, вы их делите на обреченных и не обреченных, что кого-то можно ещё спасти и вывести в люди, а кто-то уже фактически обречен оставаться там, где он есть?

– Безусловно, это происходит. Сначала мне показалось, что можно спасти всех. Через год я понимаю, что это не так, но тем не менее, знаете, это разделение – оно не всегда присутствует. У меня были такие обречённые и приговоренные, которые живы до сих пор, и есть бездомные, которые трагически погибли, а я возлагала на них большие надежды, что все-таки они вернутся в нормальную жизнь. Кого-то сбила машина, кто-то замерз, кого-то подожгли, и он умер от ожогов...

– А сколько вообще можно прожить на улице, не опускаясь, и в состоянии бездомного человека?

– Мало.

– То есть фактически это смертники, это люди, которые скоро либо погибнут, либо умрут, либо замерзнут, либо с ними что-то произойдет?

– Да, и либо убьют их, либо они сами подерутся и в тюрьму попадут, то есть нельзя жить на улице, особенно в больших городах. Без ночлежек, без питания – очень трудно.

– Вы можете, наверное, роман написать о судьбах и жизнях, кем человек был – и почему с ним это произошло, почему он оказался на улице…

– Роман у меня закончится одним предложением: «Знайте, что среди всех бездомных, которые прошли через наши руки, у меня были все профессии, кроме одной – депутатов бывших не было, политиков бывших – никогда!». У меня были бывшие журналисты, у меня были бывшие врачи, у меня были бывшие прокуроры, у меня были бывшие милиционеры, инженеры, строители – все профессии…

– То есть люди, которые учились, женились, имели профессию, зарабатывали?

– Абсолютно!

– Сказано же, что «от тюрьмы и от сумы не зарекайся» – русская поговорка наша.

– Она абсолютно актуальна для нашего разговора!

Духовник из Киева

– Елизавета, духовные силы где берете?

– У меня есть свой духовник, он живет в Киеве, сейчас подвергается чудовищным гонениям за свое служение. Удивительный батюшка! А познакомилась я с ним, когда в хосписе, который мы открыли в Киеве, умирал его ребенок. Это было на Страстную Пятницу. Я на всю жизнь запомнила эту историю. Во-первых, это был первый ребенок, которого положили ко мне из хирургии. Тогда не было отдельного здания, у нас была только одна детская палата. Ребенку было 12 лет, звали его Игорь. Матушка каждое утро меня просила: «Скажите мне, что он поправится, скажите мне, что он поправится». А вот ее муж-священник приходил и ничего не говорил. Я у него брала благословление и уходила. Он не сидел с ребенком, а служил, и служил еще где-то под Киевом. Уезжал куда-то. Однажды я ему сказала: «Слушайте, вы в 5 утра каждый день приходите, вам не тяжело?» Отвечает: «Нам нельзя уставать». Я так хорошо слова эти тогда запомнила. А потом уже наступил момент, когда я должна была батюшке сказать страшное: «Готовьтесь, умирает ваш мальчик». Он поплакал, сказал: «Матушке не надо ничего говорить». Я ему сказала, что это, скорее всего, в Чистый Четверг произойдет.

Наступил Чистый Четверг, шла Страстная неделя, и сын батюшки, мой пациент, говорит: «Подвези меня к крану с водой», – мы на «ты» с ним были. В колясочку посадили, он во всех кранах умылся водой, спрашивает: «Правда, особенная вода в Чистый Четверг?» Я говорю: «Конечно, Игорь». Дожили до пятницы, и я вижу, что в Пятницу – ну, все, без сознания мой Игорь. И мы под мальчика положили руки, знаете, под спинку ребенка, и с матушкой вот так держали этого малыша, я говорю: «Звоните быстро и скажите, что ребенок умирает. Пусть отец приезжает немедленно». И приходит медсестра, говорит: «Дозвонились». Я говорю: «Ну, что?» – «Он сказал, что вынос Плащаницы сейчас, он не может приехать, служит». Ребенок умер. После выноса Плащаницы, после службы, батюшка подъехал, а хоронили этого ребеночка под возглас «Христос Воскресе!»

– На Пасху.

– Да. Уже прошло 16 лет, и каждую Пасху мы вспоминаем этого отрока Игоря, а его отец- священник – он стал моим духовником с тех пор.

– Получается, 16 лет вы имеете духовного отца. Вы чувствуете его молитвы, его духовную поддержку?

– Конечно. Он называет меня «кума», потому что мы покрестили с ним много детей. Он говорит: «Кума, жива?» Я говорю: «Вашими молитвами – точно совершенно». Он отвечает: «Ну, ладно». Он как будто знает, когда я возвращаюсь из поездок, и всегда звонит. Вот такой замечательный у меня кум и духовник.

– А в Москве, вот здесь, вы имеете контакты с какими-то приходами или священниками?

– Безусловно, я хожу в храм, который рядом с домом, где я живу. У меня чудесный храм Успения. Туда я хожу. Бываю часто в Сретенском монастыре, но там так много народу, что я иду в Успенский собор рядом. Я все время с людьми, и иногда очень хочется побыть одной, в уединении. Надеваю платочек, чтобы никто не узнал, и куда-то в угол забиваюсь и там сижу.

– Скажите, а вот это зерно веры кто в вас заронил?

– Сколько себя помню, столько и верю.

– Вы с детства крещеный человек? Потому что мы из тех поколений, которые сами приходили к вере.

– Мама меня крестила. У меня все православные, все до единого православные.

– Вашу семью можно назвать «домашней Церковью»?

– Увы, это очень громкое название для моей семьи.

– То есть есть еще над чем здесь работать?

– У нас, Господи, как у всех…

Похоронить по-человечески

– Я прочитала в одной из статей, что вы хороните бомжей, это так?

– Да

– А что, государство этим не занимается, или вы осознанно идете на это?

– Осознанно иду на это. Я за многое могу поругать государство, много с чем я не согласна категорически, но, по-моему, они бомжей все-таки хоронят. Вы знаете, я, когда хоронила первую бездомную – самая любимая бездомная была сбита машиной, дело даже не открыли, – ее опознавала…

Пошла на кладбище узнавать, как похоронить, где похоронить, потом поняла, что в этом событии действительно был Промысл Божий! Там была карта кладбища, и на карте кладбища нарисовано место захоронения неопознанных граждан. Огромный кусок. И мне таким страшным это показалось: какой же ужас, Господи! «Неопознанные граждане». Говорят, у Бога все живы. И мне говорят: «Будете хоронить?» Я говорю: «Конечно, буду, даже не вопрос, что буду». И вот, с тех пор хороним.

Вы знаете, о чём они просят очень часто? Просят: «Похорони меня по-человечески. Жил, как дерьмо, дай хоть умереть по-человечески». То есть не закопай в общей могиле. Обычно я говорю: веди себя нормально – и умрёшь нормально. Потому что иногда с ними нужно вести себя строго. Они хоть и вьют из меня верёвки, но какой-то предел должен быть.

А они убеждены, что роют экскаваторами могилы. У них страшные представления об этих местах общего захоронения. Может быть, они и правы. Я не видела. Говорят, не хочу с номерком, хочу крест. Поэтому я покупаю им одежду. Мы отпеваем всех.

Есть у меня замечательный священник, подвижник. Батюшка, который всех малоимущих направлял ко мне. Отец Константин из Троицкого храма.

Потом я его попросила отпеть кого-то, и он отпел в итоге человек 12. И никогда не брал денег. Он говорит: «Для меня такая радость – отпеть бездомного человека»! Моя команда обычно провожает бездомного в последний путь. 5 человек стоят у этого гробика несчастного.

У меня есть мама, которая потеряла двоих детей, буквально год за годом. Одного из детей отец Константин отпевал. Какие слова утешения он находит, с каким светлым чувством говорит! Я понимаю, что им «там» лучше. Но я-то «там» не была, я не знаю. Но после его проповедей, чина погребения, другой мир совершенно иначе нами воспринимается. Как будто действительно они перешли в Небесный мир.

– Государство помогает вашей деятельности?

– Сейчас да.

– А раньше?

– Меня гнали, как последнюю, со словами: «Бомжей разводила, и антисанитарию тоже». Мне даже один чиновник сказал: «Рванина, которой ты занимаешься, не имеет права находиться в городе. Ты плодишь бездомных». Это говорили люди, которые занимают высокие посты. Какие вещи, Господи, я от них слышала! У меня в голове не укладывалось. Я перестала с ними общаться вообще. Дала обет молчания и сказала: «Всё, это трата времени, сил и нервов». Сидела я в своём подвале на метро Новокузнецкая – и дальше буду сидеть.

А потом один чиновник высокого ранга сказал: «Слушай, ну, что ты сидишь в подвале? У нас есть уполномоченный по правам человека – Элла Памфилова. Она такая же, как ты, ‟странненькая”. Давайте, вы сделаете приют, больницу. Какая твоя мечта?» – «Больница для бедных». Ни денег, ни грантов, ни медалей мне не надо. Дайте мне больницу для бедных. Богадельню. Но только не при храме – у меня не все религиозные. Товарищи, которые на улице живут, – у них и национальности разные.

Буквально на днях мне передали, что очень много работы предстоит: выделен двухэтажный маленький домик недалеко от метро Красносельская, в котором, я надеюсь, будет больница для бедных. Посмотрим, как уживемся, потому что это не отдельно стоящее здание. Уже мне жильцы пишут: мол, чем вы там будете заниматься? В Москве меня хорошо знают, но не все поддерживают. Спрашивают: «Будет ли скорая помощь? Что за хоспис, какая больница? Будет ли там заразно?» Я отвечаю: «Не бойтесь, будут бедные люди, которые не будут выходить». В настоящее время это будут, конечно, те, кто наиболее нуждается в помощи. Это беженцы с ранеными и больными детьми, которые должны пережить этот страшный период.

О зле, добре и Донбассе

– Сегодня в России, как вы считаете, больше милосердных людей или жестокосердных? Вы с чем чаще сталкиваетесь?

– Я и с тем, и с другим сталкиваюсь. Милосердных больше.

– Пока добра больше, чем зла?

– Да, пока.

– Это внушает надежду…

– Я иногда просто не знаю, как оценить ту ненависть, которую совершенно никчемные люди изливают друг на друга. Такие слова можно услышать: люди желают друг другу смерти, желают сдохнуть, заболеть страшными заболеваниями, проклинают друг друга.

– Накопилось что-то в обществе…

– Вы знаете, какой-то гнойник, который прорвало, уже воняет. Невозможно. Я сама не идеал для подражания . Вы знаете, что мои бездомные владеют особой лексикой. Но то, что я иногда смотрю и читаю... Я также вспоминаю одного из своих любимых святых – епископа Луку (Войно-Ясенецкого), который во время операции, когда не было наркоза (он же занимался проводниковой анестезией, часто и того не было в условиях военного времени), говорил своим пациентам: «Вы орите как угодно, только две вещи не делайте – не ругайтесь матом и не проклинайте». Забывались его пациенты иногда. Медсёстры, которые находились рядом со святым, говорили, что во время матерного крика у него начинали дрожать руки, он с трудом делал свою работу.

Вы знаете, я не святой Лука, я мат спокойно переношу. У меня ничего не дрожит. Но мне очень больно воспринимать, как люди друг друга ненавидят. Как этот гнойник течёт и течёт. Течёт эта грязь. И она всё хуже. И кто ругается? Мы, славяне, мы, православные, сейчас стали друг друга ненавидеть. Это ужасно! Мы должны быть терпеливыми и милосердными, хватит уже! То, что наделали, хватит!

– Война – страшная вещь, но, действительно, она попускается за накопленное зло в мире. И, наверное, уже только такие страдания, испытания могут очистить сердце человека, когда он в том числе способен стать добрым и снизойти к падшим, сирым и убогим.

– Вы знаете, война, к сожалению, ещё и ожесточает. К сожалению, одна мама потеряла ребёнка во время событий на Донбассе. Она мне говорит: «Вы знаете, я одну вещь хочу сказать». – «Какую?» Отвечает: «Честно, я хочу мстить». Я говорю: «Ради Бога, не делайте этого. Усыновите, подберите кого-нибудь. Не можете ребёнка – тогда просто собаку. Только не надо. Не становитесь судьями, не зная, за что нам послано такое тяжелейшее испытание».

Мы действительно все в напряжении. Потому что каждый день следим за сводками. Страшно, когда звонят врачи, и слышно, что за стеной стреляют.

В Донецке в последний раз нас было трое: я, журналист – соседка по комнате в гостинице – и мой охранник, который спасает детей. Удивительный человек. У него своих детей нет. А 48 чужих он спас. Свой ребёнок у него умер, когда совсем маленький был. И больше детей не было. Вот, пишем друг другу: «Спишь?» – «Нет». – «Спишь?» – «Нет». Я говорю: «Ну, пошли, где журналисты тусуются». Приходим, и там никто не спит. Знаете, почему не спим? Тишина. А потом как рванёт! Какой-то дальний бой, стрельба. И мы под звуки дальнего боя совершенно спокойно засыпаем. А мы не могли понять, почему мы мучились? Потому что эта тишина – пугает.

– И вы всё равно готовы туда ехать?

– Ну, да.

– А по-другому?

– Ну, а как по-другому? По-другому нельзя. Потому что пока будет война, мы будем любые пути использовать для того, чтобы помочь детям.

– Расскажите о результатах последней поездки…

– Мы просто забрали двоих тяжелораненых детей. Это был мальчик Ваня, «знаменитый» уже, который, к сожалению, подорвался на снаряде. Ему оторвало две ножки, ручку. И он лишился глаз. Его младший брат, которому было 5 лет, погиб. Папа погиб тоже. Сюда мы его эвакуировали вместе с мамой на лечение.

И вторая – девочка 14 лет из Шахтёрска, которая вместе с родителями пряталась в бомбоубежище. Снаряд, который влетел в открытую дверь, буквально разорвал, извините за подробности, в куски их отца и осколком тяжело ранил ребёнка. Эти дети были госпитализированы в клинику к доктору Рошалю, Институт неотложной детской хирургии и травматологии.

Морально это было тяжело. Девочка-то, может, и выкарабкается. А мальчик-то останется тяжёлым инвалидом на всю жизнь. Это очень тяжёлое впечатление. Разговоры с ним, общение с его мамой, которая вообще не понимает, как это могло произойти. Вторая мама, которая тоже не понимает, почему её муж убит, ребёнок покалечен, а она осталась невредимой, хотя они сидели буквально втроём, даже не на расстоянии, а все вместе.

– Скажите, это какая по счёту командировка, если вы их считаете?

– 15-я ил 16-я…

– Сколько детей вы вывезли оттуда?

– 48 детей. Считая этих – 50. Правильно сказал доктор Рошаль, когда мы привезли этого Ваню: «Давайте мы всех пригласим: Меркель, Путина, Порошенко, представителей ДНР, ЛНР. Всех – к кровати искалеченного вот этого ребёнка. Ведь он не один такой. Есть дети, которые погибли на месте при бомбёжке. И таких детей больше двухсот погибло за время конфликта. И пусть ведут переговоры у кровати покалеченного ребёнка!» Есть грань, которую переходить нельзя.

– На ваш взгляд, как долго это может продолжаться? Эта кровавая история на Украине.

– Не знаю. Она сейчас настолько кровавая, что я думаю, может быть, люди опомнятся и прекратят убивать друг друга и детей. Знаете, у солдат – это осознанный риск, они понимают, на что идут. Я всё время смотрю на людей в форме, которые находятся по обе стороны конфликта. Мне всё время их жалко: и тех, и других. Мы, по сути, видим смертников. В любой момент солдат может быть убит. А дети тут совершенно ни при чём. Дети, старики, женщины, невинные жертвы, которые прячутся в подвалах. Собственно, этот ребёнок, оставшийся без ножек, без ручки и без глазок, – он просто вышел на крыльцо своего дома… Понимаете?

– Как у вас созрело решение первый раз поехать в зону боевых действий?

– Я поехала не в зону боевых действий. Поехала с коллегой из Совета по правам человека, потому что стали поступать жалобы на притеснения русских. Мы должны были как-то отреагировать.

– Вы поехали не как врач, а как общественный деятель?

– Именно. Мы поехали посмотреть, что там такое. Был страшный холод в марте 2014 года. Это было после событий на Майдане. И, честно, мы ничего не поняли, абсолютно. Потому что в администрацию не пускали. Там было перекрыто всё. Везде жгли покрышки. Не беспорядки – вече людское.

В общем, ничего не предвещало в марте войны. Я говорю конкретно о Донецке, это город шахтёров, город шахтёрской славы. Он устроен так, что любой, пострадавший в аварии на шахте получал медпомощь, больницы приспособлены на приём больных и раненых в случае массовых катастроф. Город был приготовлен к этому. Они сказали: к сожалению, у нас единственное, что нам надо, – у нас нет вакцин, сывороток. Регион 20 лет в запустении.

– Есть выход из этой ситуации, как вы думаете? Переговоры?

– Переговоры. Только переговоры. Нельзя, хватит убивать. Я о переговорах говорила с первого дня. Я поняла, что в результате этой нищеты и этой колоссальной разницы между богатыми и бедными людьми возникло то, что возникло, то, что сейчас уже переродилось в «горячую» гражданскую войну.

– За время ваших поездок на Донбасс уже в качестве врача – какая история запомнилась больше всего?

– Каждого малыша помню. Мы вывозим раненых и очень тяжелобольных детей из очень бедных семей. Состоятельные все уехали в первые дни войны и эвакуировались либо в Харьков, либо в Киев, либо в Москву, либо еще куда-то. У них есть средства жить. Мы вывозим тяжёлых инвалидов. Они родились такими, либо они стали такими, что нуждаются в пожизненном лечении, в пожизненном приёме препаратов. А препаратов нет. Всё предусмотреть ни одна гуманитарная помощь не может. Знаете, война есть война. Нами было принято решение вывозить их маленькими группами, вместе с мамами, в Москву и добиваться их размещения в лучших клиниках России – для того хотя бы, чтобы им было назначено правильное лечение на момент осмотра.

– А вы знаете, что в киевских СМИ распространяется сейчас информация, что доктор Лиза среди тех, кто вывозит детей на органы. Вы слышали об этом?

– Нет.

– Наверное, слышать вам это непросто, потому что именно в Киеве вы организовали свой первый хоспис.

– Это правда. Я организовала там свой первый хоспис. И я вам скажу, мне не то что неприятна эта чудовищная ложь. Я не понимаю, почему людям так не хочется, чтобы раненые дети были спасены. Я, ей-Богу, не понимаю!

– Это ненависть, это зло.

– Я вам расскажу про органы историю. Во время одной из первых эвакуаций уже велись боевые действия, и мы вывозили раненых детей. Тогда хоть и велись боевые действия, но они не были в самом Донецке. Дети: Богдан был из Снежного, девочка была из Горловки, инвалиды были отовсюду. Ко мне подошёл мужчина и сказал: «Можно мне с вами поговорить?» Я спрашиваю: «Что вы хотели бы узнать?». – «Если здесь случайно прекратится подача воды, вы сможете вывезти моего ребёнка? Мой ребёнок находится на искусственной почке. Ему гемодиализ делают через день. Вы успеете доехать?» Я говорю: «Я надеюсь, нас бомбить не будут. Да, конечно, мы вернёмся к этому вопросу». И буквально, мы довезли детей до Москвы, а там, в Донецке, действительно разбомбили подачу воды. И гемодиализ был вообще приостановлен. Мы выехали обратно, привезли этого мальчика. Мальчика зовут Никита. Ему действительно повезло. Он был госпитализирован в тяжёлом состоянии в Республиканскую детскую клиническую больницу, где буквально через три дня ему нашли донора и пересадили почку. Теперь Никита больше не нуждается в гемодиализе. Клевету эту объяснить по-другому, как разжиганием ненависти между нами, я не могу. Я на них даже не злюсь.

– Какой дух у людей в Донбассе?

– Все хотят мира, если коротко. Все хотят прекращения бомбёжек.

– Будем надеяться, что политики решат этот вопрос мирным способом. И это кровопролитие в ближайшее время закончится. По крайней мере нам всем нужно молиться об этом. Кстати, хотела спросить, как дела идут в приходах Донбасса? Может быть, вы соприкасались с общинами православными?

– Церкви бомбят. Но они служат литургии, они молятся о мире, они празднуют Крещение, т.е. все праздники православные. И храмы полны. Убиты несколько священников, знаете, да? На Пасху был убит священник, который принёс Святые Дары и раздавал их буквально на улице. Страшная фотография в соцсетях. Просто согнулся пополам, закрыв Дары. Это не обстрел был, а кто-то издалека навёл. Это ужасно.

– Скажите, а попадали ли вы в опасные ситуации, когда вывозили детей?

– Стреляли ли в меня прицельно? Пока нет. А под огнемёт и снаряд попадал каждый журналист, доктор или ребёнок, который там был. Вы знаете, мы вывозим детей. Если кто-то хлопнет громко, дети закрывают сразу ушки и ложатся на пол. У них такая реакция на любой звук и на любую форму. На любую. Российская, украинская, проводник в поезде. Они сразу напрягаются и прячутся. Вот такая у детей реакция. В купе кто-то хлопнул, они сразу ложатся на пол. И играют эти дети, соответственно, только в войну.

– Дожили, что называется, дожили…

– Да, дожили: дети играют в похороны и в войну. То, что видят, в то и играют.

– Как ваши близкие относятся к вашим поездкам?

– Терпят.

– Волнуются?

– Ну, конечно, волнуются.

– Отпускают?

– Слава Богу, меня не задерживают.

– Гордятся?

– Не спрашиваю. Это не гордостью измеряется, а измеряется, наверное, вот такими клеветническими статьями.

– По поговорке – «Сделал добро, ожидай получить зло»?

– Мы его и получаем.

«Медицина должна быть бесплатной»

– Елизавета, вы по рейтингу СМИ вошли в 100 самых влиятельных, популярных женщин России. А вы сами как относитесь к этой известности и славе? Вам она приятна, как обычному человеку?

– Мне, конечно, очень лестно постоять иногда на сцене. Любая награда для меня – всегда полная неожиданность. А вообще, когда узнают на улицах и где-то еще, это мешает. Это мне мешает. Я не публичная. И если подытожить: мой опыт общения с бездомными показал, что действительно надо быть готовым ко всему в жизни: и к тюрьме, и к суме. С каждым может случиться. И еще хочу сказать: уж точно должны быть больницы, которые принимают людей, которых не принимает уже никто. Я согласна: они грязные. Мы отмоем. Но дайте нам возможность помогать им бесплатно. Надо вновь ввести бесплатную медицину, больные люди должны лечиться бесплатно.

– Знаете, доктор Рошаль в нашей программе говорил то же самое, ратовал за бесплатную медицину в России.

– Я понимаю, что медицина бесплатной не бывает. Формально. Но надо изыскать средства. Потому что действительно любая медицина должна быть бесплатной и доступной для всех.