СВЯТООТЕЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О ДОСТОИНСТВЕ ТЕКСТА СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ

«Непостижима есть Богоначальнейшая: ветия бо изъяви безкнижныя, рыбари премудрыя, заушающия словом, и от глубокия нощи изымающия люди безчисленны, блистанием Духа».

Из третьей песни второго канона утрени Пятидесятницы.

Всякий текст обладает множеством особенностей в подборе слов, в построении фраз, в самом его содержании; особенности текста – проявление особенностей личности пишущего.

C древнейших времён святые говорят нам, как слова Писания раскрывают характер духа священнописателя. Так, сщмч. Ириней Лионский, толкуя выражение о неверующих – «у которых века сего Бог ослепил умы» (2 Кор. 4, 4), говорит, что для понимания смысла надо учесть свойственный Павлу способ выражения: «Апостол часто, по быстроте речи и стремительности находящегося в нем духа, делает перемещения в словах»^[1]. Но при этом «человек спрашивает, а Дух отвечает».

Однако было бы поспешно заключать из этого, что любую особенность текста Писания по нашему желанию мы можем объяснить свойствами личности священнописателя. Ведь, с другой стороны, всё, что содержится в Писании – это слова Духа. С особой силой это выражает прп. Феодор Студит, когда обращается к монастырским писцам:

«Укрепляйтесь краснописцы, трудясь в чистописании, – ибо вы начертатели законов Божиих и писцы слов Духа, передающие книги не нынешним только, но и последующим родам»^[2].

Прежде чем начинать обсуждение святоотеческих мыслей о богодухновенности Писания, мы хотели бы сделать замечание в сторону. Развитие исторической мысли порой представляет вызов для христианина. Когда преобладающие научные гипотезы становятся плохо совместимыми с повествованием Священной истории, возникает большой соблазн «что-то придумать». Типичный пример в этом отношении подаёт недавний документ Папской Библейской Комиссии «Вдохновенность и истина Священного Писания» (2014). Про библейское повествование о возвращении евреев в землю Палестины там говорится, что «на самом деле на настоящей войне стены города не рушатся при звуке труб (Нав. 6, 20)» и что это и подобные места Писания «следует рассматривать как своего рода притчу, которая выводит на сцену персонажей, имеющих символическое значение»^[3].

Может ли православный придерживаться такой точки зрения? Церковь не делала, насколько нам известно, недавних определений о тексте Писания; однако в нашем распоряжении есть авторитетное послание Восточных Патриархов 1723 года, чей текст был одобрен и российским Синодом. Там мы читаем следующее:

«Веруем, что Божественное и Священное Писание внушено Богом; посему мы должны верить ему беспрекословно, и притом не как-нибудь по-своему, но именно так, как изъяснила и предала оное Кафолическая Церковь. <...> Поелику Виновник того и другого есть один и тот же Святой Дух, то все равно – от Писания ли научаться, или от Вселенской Церкви. Человеку, который говорит сам от себя, можно погрешать, обманывать и обманываться; но Вселенская Церковь, так как она никогда не говорила и не говорит от себя, но от Духа Божия (Которого она непрестанно имеет и будет иметь своим Учителем до века), никак не может погрешать, ни обманывать, ни обманываться; но, подобно Божественному Писанию, непогрешительно и имеет всегдашнюю важность»^[4].

Если мы с этим согласимся, то встать на точку зрения Понтификальной Библейской комиссии не так просто. Действительно, чтобы объявить притчей и аллегорией исторические повествования Писания, надо найти толкования святых отцов, причём не просто говорящие о символическом смысле этого текста, но объявляющее его притчей – то есть символической, но в реальности не происходившей историей. Только тогда подобное толкование можно будет хоть с какой-то долей осмысленности считать «переданным» Церковью.

По этой же причине тщетны и надежды некоторых юрисдикционно православных авторов избежать конфликта с господствующими научными представлениями, усилив акцент на человеческих элементах Писания. Любая попытка объявить Писание ошибочным хоть в одном конкретном месте, как нам кажется, не пройдёт через «сито» святоотеческих толкований.

Любая попытка объявить Писание ошибочным хоть в одном конкретном месте не пройдёт через «сито» святоотеческих толкований

Прежде чем переходить к изложению святоотеческих свидетельств, кратко скажем, что мы попытаемся обосновать.

1. Не только догматические и нравственные места Писания непогрешимы, но даже и отдельные «малосущественные» стихи – дело Святого Духа, а не просто авторов-людей.
2. Писание богодухновенно не только на уровне общего смысла, но и текстуального выражения.
3. Манера выражения и способ донесения мысли в Писании – не дело только священнописателя; Святой Дух даёт дар мудрости и красноречия, которые разлиты по всему тексту Писания.
4. Даже отдельные слова и предлоги Писания не лишены попечения Св. Духа.

Сегодня, к сожалению, зачастую можно услышать, что эти позиции «фундаменталистские», чуть ли не протестантские. Но, как мы увидим ниже, они имеют своё основание в Священном Предании Церкви.

Единая йота

Если мы предположим, что богодухновенен один только некий универсальный невербальный смысл Писания, исключительно человеческими усилиями выражаемый на разных языках, то мы должны ожидать, что святые отцы не будут обращаться к таким толкованиям, само существование которых зависит от языка Писания.

Но на самом деле такие толкования, хоть и не частые, вполне встречаются в святоотеческой письменности.

Предподобный Максим Исповедник, объясняя выражение о двух птицах, продающихся за ассарий, пишет, что «ассарий – это десять нуммов, число десять означает букву йота, а эта буква – первая в имени Господа нашего Иисуса Христа»^[5].

Число 10 действительно обозначается буквой йота в греческом – и буквой йод в еврейском языке. Но уже в латыни «I» означает единицу (а между прочим, св. Максим – один из немногих восточных преподобных, кто был сильно связан с латинским Западом, в те века ещё православным); перевести толкование прп. Максима на латынь (равно как и на английский, скажем) невозможно с сохранением смысла: придётся пояснять читателю, о чём идёт речь.

Подобным же образом, свт. Василий Великий для раскрытия смысла повествования Писания о сотворении мира обращался к сирийскому языку, как более близкому к еврейскому^[6]. Более того, он пишет, что «Сирский язык выразительнее и, по сродству с Еврейским, несколько ближе подходит к смыслу Писания».

Это показательно. Как видно, свт. Василий не считал смысл Писания чем-то инвариантным, существующим вне зависимости от языка и вне форм выражения, но связывал смысл Писания с тем, как он раскрыт в конкретном слове.

Блаженный Августин пишет о переводах Писания на латынь:

«Читатель или должен стараться о познании тех языков, с которых перелагается Писание на язык латинский, или должен иметь переводы более буквальные»^[7].

При этом святой был прекрасно осведомлён о том, что с точки зрения вкуса и стиля буквальные переводы выглядят неизящно, однако считал их предпочтительными – «потому, что они могут читателю показать исправность или погрешность державшихся в переводах своих не столько слов, сколько мыслей».

Впрочем, и буквальность перевода – не панацея. За излишний буквализм в переводе, разрушающий ясность текста, подвергает суровой критике перевод Акилы св. Епифаний Кипрский^[8], отдающий предпочтение переводу 70 толковников.

Следует заметить также, что даже многовековое богослужебное использование того или иного перевода не останавливало святых толковников от того, чтобы уточнить значение смысла Писания по оригинальному тексту. Так, свт. Феофан Затворник исправлял понимание славянского Апостола по греческому^[9], а сщмч. Иларион (Троицкий) прибегал к анализу еврейского текста^[10], извлекая смысл из совпадения еврейских слов в тех местах Писания, где в греческом тексте («у 70 толковников») употреблены разные.

Мы хотели бы подчеркнуть, что признание существования некоторого базисного, референтного текста Писания не означает признания приоритета нынешнего еврейского текста (масоретской редакции) Ветхого Завета над греческим переводом 70 толковников. Это означает лишь, что слова Писания должны рассматриваться во всей полноте их смысла, включая дополнительные значения оригинального текста (у свт. Василия) и порой даже буквенные начертания имён (у прп. Максима) – и что не следует редуцировать многогранный полный смысл Писания к одной только общей идее написанного.

Слова Писания должны рассматриваться во всей полноте их смысла, включая дополнительные значения оригинального текста

То, что Св. Дух вообще имеет попечение о словах Писания, как нам кажется, ясно из древнейшего предания о переводе Ветхого Завета с еврейского на греческий. Прекрасное повествование сщмч. Иринея Лионского о 70 толковниках заслуживает быть приведённым целиком:

«Желая испытать их порознь и опасаясь, чтоб они по взаимному соглашению не скрыли посредством перевода истины, заключающейся в писаниях, разлучил их друг от друга и велел всем перевести одно и то же писание; также он сделал и относительно всех (прочих) книг. Когда же они собрались вместе у Птоломея и сравнили свои переводы, то Бог был прославлен и писания были признаны по истине Божественными, потому что все они читали то же самое в тех же словах и с теми же именами от начала до конца, так, что и присутствующие язычники поняли, что Писания были переведены по вдохновению Божию. И ничего нет удивительного в том, что Бог это сделал. Он, Который, когда во время пленения народа Навуходоносором Писания были повреждены и спустя 70 лет иудеи возвратились в свою страну, после, во времена Артарксеркса, персидского царя, вдохновил Ездру священника из колена Левиина, восстановить все слова преждебывших пророков и возобновить народу законоположение Моисея.

Когда таким образом Писания были переведены с такою верностью и с Божиею благодатию, и когда из них Бог приготовил и образовал нашу веру в Сына Его, сохранив для нас Писания неповрежденными в Египте…»^[11].

Таким образом, представляется ясным, что, с одной стороны, Бог имеет попечение и об отдельных словах Писания, а с другой – что перевод семидесяти был вдохновенным совершенно особым образом.

С глубокой выразительностью о значении слов и даже букв Писания говорит свт. Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей. Мысль её видна даже из названия – «О том, что не должно оставлять без внимания ни времени, ни даже единой буквы Божественных Писаний»; свт. Иоанн говорит вот что:

«Не напрасно я сказал это и не без причины распространился об этом, но потому, что есть коварные люди, которые, взяв в руки Божественные книги и увидев счет времени или перечисление имен, тотчас оставляют их и укоряющим их говорят: здесь одни только имена, и нет ничего полезного. Что говоришь ты? Бог вещает, а ты смеешь говорить, что в сказанном нет ничего полезного? Если ты увидишь одну только простую надпись, то, скажи мне, не остановишься ли ты на ней со вниманием и не станешь ли исследовать заключающегося в ней богатства? Но что я говорю о временах, именах и надписях? Посмотри, какую силу имеет прибавление одной только буквы, и перестань пренебрегать целыми именами. Патриарх наш Авраам (действительно он принадлежит нам, нежели иудеям) сперва назывался Аврамом, что в переводе значит: ‟странник”; а потом, будучи переименован в Авраама, стал ‟отцом всех народов”; прибавление одной буквы доставило праведнику такое преимущество. Как цари своим наместникам дают золотые таблицы в знак власти, так и Бог тогда придал праведнику эту букву в знак чести»^[12].

Это относится не только к именам. Так, 318 человек, с которыми Авраам вышел на противников, также толкуются символически: буквенное начертание 318 (τίη) в греческом начинается с буквы «тау», образующей крест, а последующие йота и эта прообразуют имя Господа Иисуса (Ἰησοῦς). Замечательное единство древних и новых толковников здесь показывает прав. Иоанн Кронштадтский, ссылающийся в этом вопросе на Климента Александрийского^[13].

О значении самых букв Писания говорит и Блаженный Иероним:

«Отдельные слова, слоги и точки в Св. Писаниях исполнены смысла, поэтому мы согласны скорее подвергнуться упреку за словопроизводство и словосочетание, чем за повреждение смысла»^[14].

Св. Иероним довольно последователен в своей теории о том, что переводить тексты надо по смыслу. Однако Св. Писание обладает гораздо большим количеством уровней смысла, чем человеческие тексты; потому св. Иероним сохраняет смысл, даже делая речь некрасивой, но сохраняя «слова, слоги» – наверное, мы бы сказали «морфемы» – и «точки» Писания, потому что они также исполнены смысла.

Однако если такова задача, стоящая перед переводчиком Писания, то при использовании его вполне можно брать лишь нужную часть, нужный уровень смысла, и цитировать его парафрастически, если это уместно. Как нам кажется, именно об этом идёт речь, когда в своём послании Паммахию о наилучшем способе перевода Блаженный Иероним пишет, что не следует переводить дословно^[15].

После этого Блаженный Иероним приводит целый ряд мест Нового Завета, где тексты Ветхого пересказываются парафрастически или аллегорически, – в общем, не путём прямого цитирования. Этим Блаженный Иероним защищает свой перевод письма свт. Епифания Кипрского, произведённый им не буквально, а по смыслу.

Эта Иеронимова мысль, к сожалению, зачастую толкуется совершенно ложно – в том смысле, будто Блаженный Иероним вовсе не придавал веса словам Священного Писания, если удержана мысль. Между тем святой хочет сказать, что когда нужен лишь общий смысл, нет нужды приводить текст слово в слово, довольно и пересказа. Однако ж Иероним никоим образом не утверждает, что в Писании только этот общий смысл и есть, или что при иных обстоятельствах не может быть востребован дословный перевод. В том же самом письме (!) Иероним говорит:

«Ибо я не только сознаюсь, но и свободно заявляю, что в переводе с греческого, кроме Священного Писания, в котором и расположение слов есть тайна, я передаю не слово в слово, а мысль в мысль».

Следует заметить, между прочим, что и среди оппонентов св. Иеронима, настаивавших на буквальном переводе даже писем св. Епифания, была по меньшей мере одна святая – прп. Мелания Римляныня, которую упоминает сам Иероним как одну из зачинательниц разногласий.

Современный исследователь таким образом подытоживает позицию Блаженного Иеронима насчёт богодухновенности Писания:

«Все книги Библии Вифлеемский пресвитер рассматривает как ‟единую Книгу” (unus liber), единое творение Св. Духа, поскольку все они написаны одним и тем же Духом Святым. Подобно многим другим ранним экзегетам, он видел в богодухновенных писателях Библии своего рода инструменты (quasi organum), с помощью которых говорил и действовал Св. Дух. Восприняв Его, пророки и апостолы говорили ‟от лица Бога”. Вся Библия написана ‟под диктовку (dictante) Св. Духа”, и поэтому в ней ‟даже отдельные слова, слоги, черты, точки наполнены смыслом”. Сам Бог учит через Свое Писание, поэтому оно имеет непререкаемый Божественный авторитет; оно всегда истинно и не может противоречить само себе; если же мы встречаем в нем два противоположных высказывания, то, как полагает Блаж. Иероним, следует считать, что оба они истинны, и искать возможность правильно понять это»^[16].

Даже предлоги стоят внимания

При таком мнении о буквах Священного Писания отцы, конечно, ещё более решительно приступают к толкованию отдельных слов, в том числе предлогов и указательных местоимений.

Так, например, свт. Василий обсуждал с евномианами вопрос о том, почему Писание чаще употребляет выражение «в Духе», чем «с Духом». Сама глава его сочинения об этом называется «О том, что Писание употребляет слог ‟в” вместо слога ‟с”, а также, что слог ‟и” равносилен слогу ‟с”»^[17].

Любопытно, что при этом для обсуждения текста апостола Павла свт. Василий привлекает примеры из Псалтири. Таким образом, святому кажется самоочевидным и не нуждающемся в доказательстве стилистическое единство Писания на уровне предлогов: то есть если предлог «в» возводит на большую высоту, нежели «с», в Ветхом Завете, то то же самое можно ожидать и в Новом. Кажется, такое стилистическое единство нельзя списать на общность художественного видения священнописателей, а правильнее возводить к единству говорившего через апостолов и пророков Духа.

Также любопытно и общее замечание свт. Василия на тему исследований, в которые он вошёл: «разбирать и самые слоги не значит удаляться от цели».

Дмитрий Леонардов, анализируя проповеди свт. Иоанна Златоуста, замечает: «В творениях Златоуста находится немало мест, где утверждается боговдохновенность именно отдельных слов библейского текста»^[18], причём речь идёт не только о значимых словах, но и о вводных союзах типа слова «когда». Правда, автор исследования делает несколько необычный вывод из этих слов. Леонардов пишет:

«Нельзя также забывать, что Златоуст признаёт различие в степенях богодухновенности св. писателей. Соответственно этим степеням, увеличивался или сокращался и объём собственно человеческой работы св. писателя в составлении той или другой св. книги»,

и

«он настаивает только на глубоком значении в Библии каждого слова, слога и буквы, но вовсе не на чрезвычайном, сверхъестественном их происхождении».

Можно ли с таким выводом согласиться? Посмотрим внимательнее, что говорит сам свт. Иоанн Златоуст.

Как раз перед словами: «Посмотри, какую силу имеет прибавление одной только буквы, и перестань пренебрегать целыми именами» – святитель грозно предостерегает:

«Бог вещает, а ты смеешь говорить, что в сказанном нет ничего полезного?»

Да и сам взгляд, согласно которому в каждом слове, слоге и букве Писания «разлито море Божественной мысли», но это произошло «естественно» (раз не в силу «сверхъестественного происхождения»), кажется очень странным. В действительности, попытка приписать свт. Иоанну представление о большей и меньшей Божественности мест Писания никак не может быть признана удачной, поскольку свт. Иоанн неоднократно говорит противоположное. Например:

«Не будем поэтому пренебрегать и теми мыслями Писаний, которые почитаются маловажными, потому что и они от благодати Духа; благодать же Духа никогда не бывает малой и скудной, а великой, удивительной и достойной щедроты Давшего. <…> И это, – т. е. что оно было не сказано только, а изложено в письмени и чрез послание передано всем грядущим поколениям, – не дело Павла, а благодати Духа»^[19].

Сама мысль о том, что Писание даже в отдельных словах есть дело Всеведущего Духа, восходит к очень ранним временам христианства и, по-видимому, имеет апостольское происхождение. Так, сщмч. Ириней Лионский пишет о том, что евангелист Матфей мог бы сказать «Рождество Иисуса было так», но Дух сказал: «Рождество Христа было так»^[20].

Столь же высокого мнения о выборе слов в Книге пророка Иезекииля Блаженный Иероним^[21], призывающий обратить внимание «на изящество Священного Писания».

«Изящество Священного Писания»

Блаженный, будучи переводчиком, отдавал себе отчёт в стилистическом различии разных священнописателей. Однако встречающуюся в Писании видимую грубость речи он приписывал, прежде всего, необходимости подстраиваться под язык слушателей: «вследствие намеренного приспособления к назиданию простого народа», но при этом с сохранением смысла и для «учёных»^[22].

Выше мы уже видели отзыв сщмч. Иринея об особенностях письма апостола Павла. Однако тот же сщмч. Ириней ставит решительную преграду, когда обсуждается предположение о том, что на содержательном уровне текст Писания может содержать приспособление к мышлению слушателей: лишь пустейшие софисты могут утверждать, что «Господь и Апостолы вели дело учительства не согласно с истиною, но лицемерно и приспособляясь с приемлемостью каждого», на самом же деле «Апостолы, посланные для отыскания заблудших, для прозрения невидевших и исцеления больных, конечно, говорили с ними не по их настоящему мнению, но согласно с откровением Истины»^[23].

Красота слова Писания имеет основание сверхъестественное, изливаясь от Того, Кто творит великие умы

Блаженный Августин, между прочим, в отдельных случаях находил возможным поддерживать варваризмы при переводе Писания, нежели затемнять его смысл^[24]. При этом Блаженный Августин нисколько не сомневается в красноречивости Писания, причём красота слова Писания имеет основание сверхъестественное, изливаясь от Того, Кто творит великие умы, и заключает:

«По сей-то причине я смело признаю канонических наших Писателей и Учителей не только мудрыми, но и красноречивыми в отношении к такому роду витийства, какой был совершенно приличен лицам Богодухновенным».

О том, что красота слов Писания имеет основанием Божественную благодать, хотя авторы и не ставят красоту самоцелью, в отличие от человеческих мудрецов, пишет и свт. Иоанн Златоуст: Писание «само в себе имеет божественную благодать, которая сообщает блеск и красоту словам его»^[25].

Подробно разобрать вопрос о красноречии Священного Писания предоставилось свт. Фотию Константинопольскому, одному из образованнейших людей своей эпохи. В своём письме Георгию, Митрополиту Никомидийскому, свт. Фотий обращает внимание на изящество и красоту сказанного Павлом, причём подчёркивает, что речь идёт не о содержании («учении и вере»), а именно о риторической способности апостола («силе и мощи речи»)^[26].

Свт. Фотий противопоставляет чистоте слов Павла нечёткость оборотов Платона, замечая также удивительное сочетание величия с ясностью речи Павла. Следует заметить также, что свт. Фотий не приписывает этих способностей собственно Павлу в силу его образования или интеллектуального уровня. Напротив, он замечает, что все апостолы были людьми простыми и невежественными, «более безгласными, чем рыбы, которых они ловили» – но Бог показал их не испытывающими недостатка «ни в чём из премудрости человеческой».

Свт. Фотий настаивает, что апостол Павел обладал всеми разновидностями словесного мастерства, причём, при неучёности его языка, это было следствием «совершающейся в немощи Божественной силы», её «умеренным истечением» (видимо, свт. Фотий подразумевает, что Божественная сила более очевидна в самом содержании посланий, чем в форме – но также и в форме), плодом не занятий, но сверхъестественного вдохновения:

«Вот так стиль посланий великого Павла, воплощающий все разновидности словесного мастерства и расцвеченный уместными и подходящими фигурами, в глазах благоразумных людей достоин занимать место прообраза, и образца, и предмета для подражания, и несправедливо приписывать ему подражание другим. Ведь нелегко и отыскать, кого он повторял, потому что Павловы речи не есть плод занятий, но сверхъестественного вдохновения, богатство мудрости, чистый и прозрачный источник истины, струящий спасительное наслаждение. Это некий малый отблеск грозной молнии свыше, бьющий с апостольских губ, это некое умеренное истечение совершающейся в немощи Божественной силы, орошающее весь мир, это непреложное свидетельство действующей в глиняных сосудах благодати (о, страшные и необычайные таинства!), премудрость, льющаяся с неученого языка, из необразованных уст – мерило красноречия, с невежественных губ – риторическое искусство».

То, что Писание и в отношении манеры речи занимает место «образца и предмета для подражания», напоминает и прав. Иоанн Кронштадтский, замечая, что Священное Писание не только красноречиво само по себе, но и становится основанием подлинно церковной риторики:

«Священное Писание – светило, сияющее в темном месте этого мира. Как многих оно просветило! Сколько людей заимствовало от него силу своего слова! Все великие проповедники церковные, все творцы духовных творений, в коих мы находим столько услаждения, столько возвышенности и красоты слова, образовались Священным Писанием»^[27].

Во всём вышеизложенном мы намеренно не касались вопроса о том, как осуществляется запись священнописателем вдохновенного текста, или о степени ясности пророческих откровений и прообразов для самого пророка. Как нам кажется, острота вопроса о конкретной механике получения богодухновенного текста будет снята, если мы согласимся, что, по учению святых отцов, текст Писания был безошибочным, полным смысла в каждом слове и исполненным красноречия, которое, если и было приспособленным к слушателям стилистически, оставалось – и доныне остаётся! – несомненно верным Богооткровенной истине.