«Твоими молитвами»: записки соцработницы

О, какая это была колоритная, запоминающаяся пара! Он – степенный, важный и яркий, как лев в саванне, и она – трудолюбивая хлопотунья, неприметная, скромная «серая шейка». Стаж семейного жительства был более полувека, а если точнее, то 59 лет. Оба высокие, что называется, породистые – с греческими носами, тщательно прорисованными природой глазами, совершенно не поблекшими с течением лет, в чем-то очень похожие, но разные в главном – Наталья Дмитриевна была будто на посылках у Николая Ивановича, как сказочная золотая рыбка, исполняя все его желания.

В какое бы время я ни пришла с продуктами и лекарствами, Николай Иванович, в мягком долгополом халате, гордо восседал в глубоком кресле перед телевизором и никогда не поворачивал головы.

– Здравствуйте, Николай Иванович, как самочувствие? – громко и радостно говорила я.

– Твоими молитвами, – отвечал старик неизменно, не удостаивая меня даже взглядом. Весь его вид говорил о недовольстве качеством моих молитв.

– Как поживаете? – ласково заходила я с другого фланга.

– Как молишься, так и живём! – холодно отвечал профиль со старинных монет. Чувствовалось, что плохое качество моих молитв напрямую ухудшает жизнь подопечного, и общаться он не желает.

На кухне мы болтали с Натальей Дмитриевной, она иной раз жаловалась, что Николай Иванович капризен, как малый ребенок – то натертую свеклу есть отказывается, то компот в раковину выльет. Детей у них не случилось, они горевали сначала, а потом привыкли, отболело. К старости место балованного дитятки занял муж.

– Ни о ком не думает, только о себе. Смерти моей боится до жути – а кто, говорит, ухаживать за мной будет? А я устала. Подай, принеси, поди вон. Барин! Все о себе, да о себе, любимом.

– Как маленький, – поражалась я.

– Ну, так твоему 3 года – а поведение, поди, похоже! – всплескивала руками Наталья Дмитриевна. – Молитвами твоими он живёт, лишь бы сказать, курам на смех. Сам в церкви последний раз был, когда бабушку его хоронили, и то потому, что она обещание с него взяла. А слово он привык держать.

Она очень любила Николая Ивановича, но иногда ей необходимо было выговориться. Соседкам, сидящим рядком у подъезда на лавочках, такую информацию сообщать было никак нельзя – тут же раструбят по секрету всему свету.

Так они и жили, почти не тужили. Со мной Николай Иванович за годы не обмолвился и десятком фраз. Принесла поесть? Хорошо. Лекарства? Поставь там. Но, главное, неприятно было видеть его демонстративное равнодушие. Только профиль, устремлённый взглядом в телевизор, да хлопочущая рядом жена. Как же контрастировало его бессердечие с теплой и нежной заботой супруги.

Тем летом заболел мой сын. Заболел так, как, к счастью, большинство детей не болеют никогда. С капельницами, больницами, килограммами таблеток. Растянулось это на месяцы. Я пропала с социальных радаров, пытаясь выбраться из страшного болота болезни ребенка.

Когда вышла на работу, была глубокая осень – угасшая листва уже скрылась под лёгким слоем молодого обжигающего снега. Все подопечные очень соскучились, ждали наших разговоров по душам, и им, вместе с тяжёлыми сумками, я приносила свое терпение и внимание. Я позвонила в домофон, Наталья Дмитриевна сняла трубку, крикнула: «Это Ира!», и дверь звонко пропиликала, разомкнув магнитный замок.

Поднявшись на этаж, я не поверила своим глазам. Навстречу мне, раскинув руки, практически бежал Николай Иванович. Встреча наша оказалась настолько же неожиданной, насколько и горячей. Он крепко обнял меня и даже попытался покружить, но так кстати появившаяся Наталья Дмитриевна, в любимом фартуке с поварешками, подхватила нас, тем самым предотвратив возможное падение. Раздевшись, я прошла на кухню, и мы начали разговор.

– Ты не представляешь, как он переживал! Места не находил. Все предлагал: «Давай позвоним ей, давай узнаем, может, надо чего?» Я говорю: «Да если ей каждый старик начнет названивать, и с каждым она будет беседовать, когда ж ей ребенка лечить?» Ох, он переживал. А однажды утром приготовила я завтрак, зашла в спальню спросить, какао или цикорий будет, а он… – Наталья Дмитриевна замолчала, переводя дух.

– Что же он? – спросила я, совершенно ошарашенная всем произошедшим.

– Он икону взял с полки, мамы моей икону, как память Богородица осталась, с книгами наверху стоит. Там Дюма у нас, собрание. Так вот, смотрит на Нее, в руках сжимает, как паренёк птичку, и говорит, говорит: «Помоги, Богородица, прошу, вылечи мальчишку. Он ведь не жил ещё. Вместо него меня забирайте, я согласен, не в обиде буду, это ведь по справедливости, старик я вредный, и, кроме Натальи, никто не расстроится. Да и она-то немного совсем погорюет».

– Вот это Николай Иванович... – только и смогла сказать я.

– И так каждый день было, видно, вспомнил он, как бабка его утром молилась. А как радовался, когда вас выписали, даже шампанское предлагал открыть, но какое шампанское с его аритмией? Говорит, Бог помог мальчику твоему. Такие дела, моя хорошая. Такие дела. Не ожидала я. Посмирнел даже. Суп не досолила как-то, думала, стукнет ложкой, да выйдет из-за стола, бывало уж такое. Но нет – брови сдвинул, солонку попросил, посолил, и дальше ест. Во как! Только, умоляю, ни словом, ни видом не дай знать ему, что я тебе сказала! – Наталья Дмитриевна сделала испуганное лицо.

– Конечно-конечно, я кремень, – убедительно проговорила я.

Надевая в прихожей куртку, я внимательно посмотрела на Николая Ивановича, точнее, на его профиль. Он, как и обычно, был устремлён в телевизор. Меня словно не существовало.

– Даже не спросила, Николай Иванович, как вы поживаете?

Он повернулся, что было само по себе удивительно и необычно, и, улыбнувшись, ответил:

– С Божьей помощью поживаю. Ну, и твоими молитвами, конечно. Без них никуда ведь, правда?

Мы встретились взглядами, и я вдруг поняла, что передо мной немного другой Николай Иванович. В нем горел огонек радости и надежды. Совсем маленький, едва заметный, но сердечный. Ведь нас объединяла пусть и в некотором роде тайная, но самая настоящая совместная молитва.

«Молитва друг о друге есть лучшее из общений. Будь же всем рад и всякому послужи, чем можешь» (Преподобный Макарий Александрийский).