«Я такая счастливая!»

Как редко сегодня услышишь такие слова! Тем более неожиданно их услышать от человека, которого война заставила покинуть свой дом. И тем не менее рассказ Эллы Петровны Шавидзе-Юрченко — лучшая иллюстрация к словам апостола Павла: «Любящим Бога, призванным по [Его] изволению, все содействует ко благу» (Рим. 8, 28) .

Остается только душа и вера

Мой отец — шахтер. Я всю жизнь прожила в Горловке — немаленьком городе, всего в 20 минутах езды от Донецка. Жили мы там с мужем хорошо, дом был на окраине, в зеленом тихом районе — соловьи, белки, ежики… Дом мы обустроили и собирались жить в нем долго и счастливо. А 17 июня этого года мы с мужем выехали из Горловки, потому что уже невозможно было там оставаться.

Раньше я задавала себе вопрос: «Что чувствует человек перед казнью?». Я много читала, смотрела фильмы — а там такая ситуация довольно часто встречается. Ну, вот как человек может сам взойти на эшафот, зная, что у него впереди? И вот такое довелось пережить самим.

Представьте: стреляют и днем, и ночью. Подвал всегда открыт, и там приготовлено все, чтобы какое-то время там пробыть. Мысли все время об одном. Ты постоянно ждешь, что тебя казнят. За что? За то, что «все вы здесь разговариваете на русском языке», что чьи-то мужчины пошли в ополчение, чтобы защитить свои семьи. И которых кто-то каждую ночь провожает на блок-пост, где они стоят без оружия, — не было тогда его у ополченцев. И вы точно знаете, что никаких «русских дивизий» вокруг нет — только мужчины, которые поднялись на защиту своего дома. И такое чувство, что и ты, и вся твоя улица уже приговорены. Получается такая «ночь перед казнью» в течение многих недель…

Вот когда все это стало уже просто невозможно выдерживать, стали советоваться с мужем — как быть. По всему выходило, что надо уезжать. Но как все бросить? Уехать ни с чем и в никуда? Муж мне тогда сказал, чтобы я не переживала, ведь мое главное богатство — моя душа и моя вера — будут со мной. Тогда я достала мамину Иверскую икону Божией Матери, которая всегда была со мной, и стала молиться Богородице и просить, чтобы Она подсказала, дала какой-то знак. Знаете, никогда ничего не просила, не смела просить у Бога, единственное — молилась за близких. Но тут пришла такая страшная беда…

И вот в тот же вечер вышла я повесить белье, и вдруг почти рядом два взрыва: самолет бомбил детский интернат, в который накануне завезли детей из Славянска. Чудо, что всех детей разобрали по домам: выкупать, накормить. Земля ушла из-под ног. Я обомлела, не было ни слов, ни слез, только и оставалось посмотреть на небо и сказать: «Господи, Пресвятая Богородица, как же так?! А если бы там были дети?!» Соседка, которая стояла рядом, сказала, что она прямо сейчас пойдет собираться. И вот тогда мы с мужем тоже решили: все, больше ждать нельзя. Выехали в три часа ночи на своей машине, и путь до границы, который раньше занял бы от силы часа полтора, мы проделали за восемь часов. Ехали полями, перелесками, проселочными дорогами. Приходилось петлять, возвращаться обратно. Я зажала в руке Иверскую икону и читала все молитвы, которые знала наизусть. Мне никогда в жизни не было так страшно — и не столько за себя, сколько за своих.

На одном блок-посту нам сказали, что сейчас пойдет хлебная машина и чтобы мы держались за ней. Это было наше спасение. Мы так добрались до Гуковского перехода. Но там пришлось долго стоять, и нам сказали, что если мы хотим попасть в Россию быстрее, то надо оставить машину и пешком пойти до самого перехода через границу. А стоять в потоке машин пришлось бы еще очень долго, к тому же говорили, что уже на подходе нацгвардия. Если бы мы тогда не ушли, бросив машину с вещами, то буквально на следующий день нас бы там разбомбили.

Так что взяли документы и кое-какие летние вещи — и пошли по дороге. Сначала прошли блок-пост наших ополченцев. Я им говорю: «Ребята, у меня осталось сто гривен, давайте я вам их оставлю, что-нибудь себе купите». А один ополченец мне отвечает: «Мать, иди, живи. Мы здесь не за деньги стоим».

И пошли мы дальше. По той дороге, по которой шли, снайперы работали. Мы шли вместе с молодой женщиной с колясочкой. Окружили все взрослые эту колясочку и идем. Я только себе повторяю, что нельзя плакать. Слава Богу, прошли спокойно. Когда проходили российскую границу, я переживала, что на украинской стороне мне в паспорт ничего не поставили. Но никаких проблем не было. А когда оказались в лагере беженцев — вот тогда я начала плакать. Не знаю, когда я еще буду так плакать, вообще-то всю жизнь была крепкой. Сейчас вот могу заплакать, когда все это вспоминаю. Недавно подключили Интернет, и я увидела мертвую молодую женщину с мертвым ребенком, которую называют Горловской мадонной… Узнала в ней свою ученицу. Тоже заплакала …

«Столько добрых людей здесь!»

В Энгельс как попали? Даже не знаю что сказать. Двадцать лет назад, когда занималась бизнесом, я здесь была — приезжала на комбинат «Химволокно». А еще у меня здесь живет знакомая, Ольга. Я ведь куклами серьезно занимаюсь, вот на этой почве мы с ней познакомились и подружились. Нельзя, конечно, сказать, что были близкими подругами, но общались постоянно. Когда мы пересекли границу, я ей позвонила и сказала, что мы в России. У нас есть родня в Харькове — правда, те от нас отказались. Есть родня в России — в Уренгое, в Краснодарском крае. А я первой позвонила именно ей. И она мне сразу говорит: «Элла Петровна, ждите, мы за вами приедем на машине». Приехала, всех нас забрала и привезла сюда. Так и сбылось желание мужа пожить на Волге.

Я была человеком верующим еще тогда, когда это не приветствовалось. Мужу моему говорили: «А ты знаешь, что твоя жена в церковь ходит?». А он отвечал: «Ну и кому от этого хуже? У меня жена замечательная. Дом всегда в порядке, между нами мир и согласие. И я знаю, что она может быть только в трех местах — дома, на работе или в храме». Когда с нами стала жить невестка, то она первое время удивлялась: «Я и не знала, что так можно жить в семье — тихо, спокойно, дружно». А я ей так говорила: «Да ведь Господь дал нам такое счастье — прийти в этот мир, узнать его, увидеть так много хорошего и красивого. И другого раза не будет. Значит, надо радоваться всему, а особенно тому, что у тебя есть дом и семья».

Как только мы приехали в Энгельс, я сразу пошла в храм заказать благодарственный молебен, самой помолиться. Захожу в храм — и первая икона, которая мне бросилась в глаза, — Иверская икона Божией Матери. Вот так я стала прихожанкой Покровского храма. Считаю, что в этот город нас привела Божия Матерь.

И работу я себе нашла. В Горловке работала во Дворце детского творчества. И здесь иду — смотрю, тоже есть такой. Пошла к директору, рассказала о себе, что мои работы можно увидеть в Интернете. Директор сказала, что возьмет меня. Пока работаю на общественных началах, веду кружок по изготовлению кукол, как только получу вид на жительство, меня примут на работу официально.

Муж говорит, что если мы приехали в Россию, то нам здесь никто ничего не должен, ведь это было наше взвешенное решение. Поэтому мы не подавали документы ни на какой статус беженцев или какие-то пособия. Передавали нам потом расчетные деньги с прошлых наших работ. Я их по конвертам раскладывала, чтобы было понемногу на каждый день. И знаете, я поняла, что на самом деле человеку совсем немного нужно.

Очень много помогали и помогают прихожане Покровского храма, в частности, социальный работник этого храма Марина. И одели, и обули, и накормили. Я вот попросила в библиотеке храма дать мне Библию. Свою книгу я оставила в нашей машине. Я ее прятала в коробке — ведь если нацгвардия остановит, то за православную Библию или икону не поздоровится. У них там какое-то жуткое отношение к Православию. Так вот, мне батюшка передал деньги, чтобы я купила себе Библию.

Столько добрых людей здесь! Приезжает совершенно незнакомый человек, приносит, например, набор новых кастрюль или ванночку для ребенка. Спросишь — как зовут, за кого помолиться. Не говорят — Господь, мол, Сам все знает.

Я вот недавно в автобусе услышала гневную тираду одной женщины по поводу украинских беженцев — им то-то и то-то дают, и места в детском садике, и пособие, а у нас этого нет. А я ей говорю: «Женщина, вот вы нас ругаете, а я вас всех все равно люблю!». Потому что вот такие же обычные тетеньки, которые где-то могут возмущаться, несли мне хлеб.

И я сама стала другой — ну, может, не другой, а просто открыла в себе что-то. Смирила гордыню. Одно дело — когда у тебя все для хорошей жизни есть. А другое — когда ты просыпаешься в лагере и знаешь, что у тебя есть только сумка с твоими документами, где самая большая ценность — твой диплом. Если бы в каждом доме про это помнили, если бы в каждой семье на стеночке висели десять заповедей и люди каждое утро их перечитывали — может быть, не произошло бы того, что нынче творится на Украине.

«Мы опять в России!»

Сейчас у нас все нормально. Мы жили у моей знакомой, потом у многодетной мамы Юлии (представляете, там одиннадцать детей, своих и приемных, и столько любви!). Так в ее большой летней кухне жили девять человек — две семьи из нашей Горловки. Сейчас живем на квартире, нас просто пустили хозяева пожить до весны, она им пока не нужна. Там все есть, и даже Волга из окон видна. Я вот ночью могу встать у окна и стоять. Муж спрашивает: «Что с тобой?». А я отвечаю: «Я такая счастливая! Мы в России!».

Когда Крым воссоединился с Россией, то нам наши тамошние родственники звонили и кричали: «Вы не представляете всю степень нашей радости, нашего счастья — мы опять в России!». А вот теперь и я так могу сказать. Я не знаю, как и что с нами будет дальше — как Господь управит. Но — мы живем.

Я уже давно вынашивала идею — сделать три куклы: Веру, Надежду, Любовь. Сначала хотела сделать их так, как описываются они в житии — просто три девочки. Но не шло что-то, не складывалось. А вот теперь вдруг все сложилось, и я точно знаю — какая должна быть Надежда, какая Любовь и какая — Вера.

Записала Татьяна Кузнецова

Поделиться в: