Зачем столько крови, или почему христианство невозможно без мученичества

Начало этим размышлениям положил мой спор с давней подругой, которая не смогла принять моего воцерковления, как и Православия в целом. Рассердившись на ее реплики вроде: «Православие русским навязывала власть, народу оно не было нужно, народ оставался языческим», – я спросила, каких русских святых она знает, то есть хотя бы может назвать. Женщина с высшим гуманитарным образованием, поклонница театра Виктюка и прилежная читательница нобелевских лауреатов запнулась:

– Русских святых?.. Ну… вот эта женщина, которую сделали святой – а я бы ее своими руками задушила, – которая своих родных дочерей на муки отдала…

Имелась в виду, конечно, святая София. То, что она никак уж не русская, – в данном случае неважно. Важна логика отрицания подвига:

– Что это за Бог такой у вас, объясни – если Ему нужно, чтоб дети ради него мучились? Нет, я этого понять не могу, такой Бог не для меня!

Мне нужно было сформулировать ответ – не для подруги в первую очередь, а для себя, потому что убеждать других мы можем, только если глубоко и четко убеждены сами.

Недавно я нашла в дальнем углу семейного книжного шкафа старую, семидесятых годов издания, книжку – научно-популярную, атеистическую, тогда таких издавалось много, и я, будучи подростком, любила их читать: я испытывала странный, непонятный мне самой интерес… к некой обратной стороне всего того, что в этих книжках говорилось. Вполне советская школьница, я верила, что Бога нет, но интуитивно чувствовала обратную сторону этого утверждения.

Так вот, автор книжки рассуждал:

«Если бог, как уверяют церковники, всемогущ, то почему он не мог устроить спасение человечества как-то иначе, не принося в жертву собственного сына, не подвергая его таким страданиям? Совершенно непонятно!»

Я совершенно не помню сейчас, что происходило в моей голове, что мною руководило, когда я подчеркивала эти строки и полудетским своим почерком писала на полях: «А вот мне очень даже понятно!» Что могло быть понятно в ту минуту мне – вполне советской девочке из совершенно неверующей семьи? Какая интуиция во мне сработала?

Сегодня мне нужна уже не просто интуиция, а четко сформулированный ответ на этот вопрос: почему Сам Бог не мог устроить наше спасение «малой кровью»? Почему только такой могла быть цена нашего освобождения, и никак не меньшей?

Для меня ответ заключается в евангельских словах: Христос «возлюбив Своих, сущих в мире, до конца возлюбил их» (Ин. 13: 1). До конца! Это означает – не стоя за ценой. Если бы Он стоял за ценой, искал путь «малой крови», рассчитывал, взвешивал – битва, начавшаяся искушением в пустыне, завершилась бы победой диавола. Диавола, который – напомню – после первой своей неудачи отошел от Него лишь «до времени» (Лк. 4: 2–13); который упорно искал в Нем слабое место, тот самый зазор – где Он любит не до конца, отдает Себя не целиком, жертвует – что-то для Себя оставляя… В обычных людях, даже в ближайших Его учениках, найти такие места оказалось возможным (как и в нас, грешных), но в Нем – нет. «Вы куплены дорогою ценою», – писал апостол Павел христианам Коринфа (1 Кор. 7: 23). «Дорогой» в данном случае означает – предельной: выше цены нет.

А теперь надо ответить на вопрос о смысле жертв человеческих; о предрешенности тех страданий, о которых Спаситель заранее предупреждал Своих учеников (см.: Мк. 13: 9–13; Ин.16: 33). Вопрос, в принципе, тот же: почему иначе было нельзя? Зачем столько крови? Для чего история христианства начинается с эпохи мучеников?

Все знают, что русским словом «мученик» переведено древнегреческое «μάρτυρ» (свидетель). Но о чем они свидетельствовали, эти люди?

О том, что их вера абсолютна и что Христос для них действительно превыше всего. Они не говорили этого словами – они показывали это своей жертвой. И люди вокруг них понимали: такая вера может быть только истинной; истинная вера может быть только такой. Вот почему в истории первых веков христианства столько эпизодов, когда зрелище страшных мучений вместо того, чтобы ужаснуть и оттолкнуть, обращало тех, кто видел эти истязания, даже участвовал в них – ко Христу.

Кровь мучеников, подобно строительному раствору, скрепила фундамент христианства. Но вот несокрушимой цитаделью кровь его не сделала. Историческое христианство оставалось уязвимым, по сути беззащитным, его земная история была непростой, драматичной, и, что примечательно, его судьба постоянно и остро зависела от людей, его исповедующих, от их воли и выбора. Самый яркий пример – Россия, ХХ век. Что было бы, если бы все наши расстрелянные или умершие в лагерях священники, архиереи, монахи, приходские старосты и прочие «активные церковники» вовремя сняли с себя кресты, сбросили священнические одежды, громко объявили бы о разрыве с религией и однозначном переходе на сторону богоборческой власти? У нас не было бы сегодня Церкви, только и всего. Нам негде было бы спасаться. Цена нашего спасения – мученичество. Две с лишним тысячи лет прошло, а другой цены так и не назначили.

Не назначили другой цены и духовному возрастанию человека, преображению его личности, достижению истинной жизни во Христе. Не случайно же за эпохой мучеников последовала эпоха монахов, святых аскетов, подвижников, отшельников, столпов Церкви, ее нестареющих и незаменимых учителей. Когда мы читаем об их подвигах, о той жизни, которую они добровольно избирали, у нас возникает тот же вопрос: зачем нужно, чтоб люди так страдали, столько терпели? Почему человек не может получить то, что ему так нужно, меньшей, «разумной» ценой?..

Что-то можно получить и меньшей ценой, конечно. Получаем же что-то мы – не аскеты и не подвижники, обычные христиане. Но – могли бы мы с вами сегодня таковыми быть, если бы не совершили своего подвига святые отцы, аскеты раннего христианского средневековья и подвижники последующих веков?

Если бы молодой курянин Прохор Мошнин не стал Серафимом Саровским, если бы он не платил за благодать Святого Духа, не стоя за ценой, мы бы не ездили сегодня в Дивеево и не возвращались бы оттуда каждый раз немножко другими. Если бы оптинские старцы в свое время стояли за ценой, у нас не было бы этих духовных светочей. Если бы святой Иоанн, пастырь Кронштадтский, взвешивал и высчитывал, насколько ему стоит отдать себя людям, а насколько поберечь, мы были бы лишены его бесценных уроков. Молясь святым, прося их помощи, мы должны, наверное, помнить: они, родившись такими же людьми, как мы, сделали то, чего мы не сделали и не делаем; заплатили цену, которую мы платить не хотим, боимся, не решаемся. Когда этой памяти нет, почитание святых вырождается в примитивное потребительство.

Современный мир, для которого, как для Понтия Пилата, истины нет, а главная ценность – благополучие и комфорт, мученичества не признает и мучеников не любит. Не любит мучеников и теплохладная полувера или, как выражалась та же моя подруга, «вера не до фанатизма»: «Службы стоять и посты держать не буду, конечно, но свечку Николе Угоднику поставлю: помогает иногда». Стоит ли жертвовать собой ради того, что всего лишь навсего «иногда помогает»?

Но христианство – не «скорая помощь» и не психотерапия; его можно исповедовать лишь как абсолютную Истину, превысшую всех частных истин. Ничто не может быть поставлено выше Христа и пребывания с Ним – вот причина мученичества.

Мученик – это человек, пробивающий стену меж временем и вечностью: предпочитая вечное временному, он тем самым вводит Вечность в текущее время; он живет разом и во времени, и в Вечности, он и здесь, и там – со Христом. Мученик, которого связывают, ведут в тюрьму, пытают и казнят, – самый свободный человек на земле. Какими были мученики до своих мучений? Множество источников, как древних, так и новейших, говорят нам, что это были удивительно светлые, радостные люди, полные сил и доброй энергии – даже в преклонном возрасте. Потому что Царство для них уже наступило, гражданство свое в нем они уже получили.

Мы нередко с удовлетворением констатируем тот факт, что нам не грозят сегодня преследования за веру; что Церковь в России наконец-то свободна и может нести свое служение без испуганной оглядки на власть. Нет, огорчаться по этому поводу не нужно, как не нужно самочинно искать для себя голгофу и примерять терновый венец перед зеркалом: это самообольщение, переоценка собственных духовных сил, и это может окончиться рассветным криком петуха. Господь знает, кого и когда к этому привести. Готовность к мученичеству заключается не в самоуверенности и вызове, а в смиренном уповании на Его помощь; но полная, всецелая вера без готовности к мученичеству невозможна.

Об этом говорит не только пример соседней Украины, где со всей очевидностью настала эпоха исповедничества; об этом раз и навсегда сказал Сам Христос:

«Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16: 24–25).

Возвращаясь к спору с давней подругой: это не Ему нужно, чтоб люди мучились, нет. Это нам нужно, чтобы Он для нас был превыше любых наших страданий.