Бог желает нам счастья

— Отец Максим, имеет ли православный христианин право задумываться о счастье?

— Безусловно. И об этом нужно активно говорить, обращаясь к православной аудитории, потому что, к сожалению, существует определенного рода тенденция в восприятии жизни, особенно среди тех, кто пришел к православной вере недавно, которая предполагает, что путь ко спасению есть непременно путь страдательный. Если сказать жестче, мысль о том, что исповедание православной веры и счастье несовместимы, предполагает, что Бог хочет страдания людей, в то время как текст Священного Писания, Священное Предание и Тот, в Кого мы верим, отвечают на этот вопрос по-другому: Бог уже здесь, в земной жизни, дает верующим в Него возможность обретения настоящего, а не иллюзорного счастья, которое является началом жизни вечной. Читая жития святых, мы понимаем, что, несмотря на невзгоды и испытания, они были счастливыми людьми, — конечно, в другом смысле, чем об этом принято говорить в миру.

— Слово «счастье» не так уж часто встречается в Священном Писании…

— Существительное «счастье» в Новом Завете не встречается вовсе. В Ветхом Завете оно встречается не чаще, чем раз на книгу. Как ни парадоксально, слово «счастье» чаще всего употребляется в книге Иова, которая повествует о страданиях этого праведника.

Прилагательное «счастливый» встречается несколько чаще, но только в бытовом контексте или в этикетных формулах. Например, в Деяниях апостолов апостол Павел обращается к своему собеседнику: Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою (Деян. 26, 2).

Однако я предлагаю обратить внимание на прилагательное, близкое по значению понятию «счастливый», но переводимое на современный русский язык другим словом, — на греческое слово makЈrioj. Оно часто встречается в греческом переводе Ветхого Завета и в Новом Завете, который изначально написан на греческом. На церковнославянский язык это слово переводится как «блаженный». В Синодальном переводе Священного Писания это слово не переводится, но если все­таки перевести слово makЈrioj («блаженный») на русский язык, то мы получим слово «счастливый». Счастливый не в смысле «удачливый», а в смысле «онтологически причастный к состоянию единения с Богом».

В английской Библии слово makЈrioj переводится как «blessed» (благословенный, счастливый, блаженный. — Ред.), а в немецкой — как «selig» (блаженный, счастливый, радостный. — Ред.). Нельзя сказать, что эти слова относятся к стилистически нейтральному ряду лексики английского и немецкого языка, тем не менее они широко употребимы в современном языке и, в отличие от церковнославянского «блаженны», совершено понятны рядовому современному читателю.

Если мы именно так будем понимать заповеди блаженства, то увидим, что счастье не есть состояние претерпевания или страдательности. Счастливы кроткие, счастливы миротворцы, счастливы гонимые за Христа. Счастливы те, кто понуждает себя к героическому исполнению заповедей, вопреки тому, чему, как во все времена, так и в наше время, зовет их враг рода человеческого и дух века сего.

— Вы говорите о том, что есть два понимания счастья: счастье в том смысле, в котором о нем говорится в Священном Писании, и мирское понимание счастья, которое сейчас как раз доминирует в обществе. В чем же разница? Что является ложным пониманием счастья? Каковы, если можно так сказать, его «ловушки»?

— Ловушки мнимого счастья на пути к счастью подлинному — это уловки врага рода человеческого. Они могут быть весьма разнообразны. В наше время это, чаще всего, обещания иной жизни, чем та, что у тебя есть: ты был бы счастлив, если у тебя было больше денег, если бы у тебя была другая жена, если бы ты родился в другой стране… Для человека активно-деятельного эта мысль из области мечты переходит в область планов: ты обретешь вожделенное счастье, если тем или иным способом переместишь себя в эти условия. Однако на пути к такому счастью, как правило, встает одно маленькое препятствие: нужно нарушить заповедь. «Одну или две… Не страшно… А если и страшно, то ради счастья можно и потерпеть», — внушает нам лукавый. Но это неправда. Мы должны твердо помнить, что путь к счастью — это путь к Богу, и он никогда не лежит через сознательное согласие на грех.

— Сейчас наряду со словом «счастье» в обществе используются слова «успех» и «позитив». Опасно ли для христианина стремиться к тому, чтобы быть успешным или «быть на позитиве»?

— Стремиться к успеху — это, прежде всего, рискованно. Нужно помнить, что успех зависит не только от наших усилий, но и от воли Божией. Господь может не благословить те или иные наши начинания. Достижение успеха в той или иной области деятельности не является грехом само по себе. Успех не приносит духовного вреда тому, кто за ним не гонится, тому, для кого он не является целью деятельности. Ведь Господь, по любви Своей, не дает нам «играться» в привязывающие нас к земле «игрушки». Если в моей профессиональной деятельности главным становится не совершенствование в той или иной области знаний, не достижение большего уровня навыков и мастерства, а именно «перешагивание» с карьерной ступеньки на ступеньку, Бог ради моего же блага может лишить меня карьерного успеха. Поэтому, на мой взгляд, лучший совет относительно того, как быть успешным, заключается в том, чтобы не стремиться к успеху вовсе, — по крайней мере, не желать этого в первую очередь.

С позитивным мышлением связаны две рискованные вещи. Первая для христианина очевидна: себя нужно оценивать реалистично, а не позитивно. Это отнюдь не означает, что мы должны оценивать себя исходя из ложно понятого смирения: что я, мол, подленький, гаденький, и нужно на себя плюнуть и ботинком растереть. Но закрывать глаза на очевидные изъяны или нереализованные возможности, которые есть в нашей жизни, тоже нельзя. Вторая опасность, связанная с позитивным мышлением, заключается в том, что оно предполагает — я немного утрирую, конечно, — восприятие несчастий жизни по известной формуле: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». Но такое отношение к действительности при соприкосновении с реальной трагедией или, скажем мягче, с напряженной драматической ситуацией — тяжелой болезнью близкого человека, утратой, войной, катастрофой — может оказаться карточным домиком. Всем нам нужно избавляться от иллюзорного мышления, учиться принимать жизнь по евангельскому принципу: довлеет дню забота его, то есть довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34). Жизнь нужно принимать такой, какой сегодня она нам дана, а не выстраивать вокруг нее конструкции, пусть даже самые позитивные.

— К понятию «счастье» также близко понятие «комфорт». Но должен ли православный христианин стремиться к комфорту?

— Об этом в свое время очень хорошо сказал Гилберт Кит Честертон (английский христианский мыслитель, журналист и писатель конца XIX — начала XX века. — Ред.): «Если бы я искал в своей жизни прежде всего комфорта, то полбутылки портвейна дали бы мне его значительно быстрее и проще, чем моя религия». Христианство — это ни в коем случае не религия душевного комфорта. Об этом, кстати, говорила и советская антирелигиозная пропаганда, но, разумеется, она ставила это христианству в вину. Представление о христианстве как о религии утешения и успокоения, конечно, ложно. Религия — это не таблетка и не пластырь и, тем более, не антидепрессант, который может помочь человеку чувствовать себя в действительности комфортнее. Христианство — это религия доставления душевного дискомфорта. Вспомним притчу о мытаре и фарисее. В ней более оправданным из храма вышел тот, кто вышел в состоянии душевного дискомфорта, тот, кому было плохо и тот, кто чувствовал, что вообще не по праву там оказался. А менее оправданным оказался человек, который пребывал в состоянии религиозной комфортности.

— То есть если мы ощущаем себя счастливыми, то это повод испугаться? Задуматься?

— Нет, мы должны испугаться и задуматься, если мы ощущаем себя собой довольными. Счастливый человек — это не обязательно человек самодовольный. Смотрите, как говорит апостол Павел: Великое приобретение — быть благочестивым и довольным (1 Тим. 6, 6), то есть жить по правде Божией и довольствоваться окружающими нас обстоятельствами, без ропота идти тем жизненным путем, который нам Бог посылает.

— Все-таки очень трудно психологически совместить призыв апостола Павла радоваться и покаянный плач о своих грехах…

— Святой Петр Афонский говорит о том, что спасение обретается между страхом и надеждой: между страхом за то, как я живу, о том, что по грехам моим я достоин ада — и надеждой на то, что Бог по Своему человеколюбию и милосердию меня все-таки спасет. Это, если угодно, антиномия. Но именно в сочетании страха и надежды пролегает средний царский путь христианина — путь спасения. Упование только на милость Божию может вести к нравственной безответственности и попустительству своим грехам. Абсолютизация страха превращает Бога из любящего Отца в карающего Судию, что гораздо ближе не христианству, а другим монотеистическим религиям. Мы обращаемся к Богу как к Отцу нашему Небесному, по отношению к Которому мы часто даже не дети, а рабы неключимые. Но о Его отцовстве мы не должны забывать.

— Сегодня на нас каждый день обрушиваются тонны негативной информации: гибель людей, теракты, войны. Можно ли быть счастливым, зная обо всем этом?

— Нет ничего нового под солнцем. Великий русский философ Алексей Федорович Лосев в свое время говорил, что от несовершенства мира смущается тот, кто мало в своей жизни претерпел. Тот же, кто видел в своей жизни зло и испытания, тот к новым относится бестрепетно. Ну что нового произошло в начале XXI века по сравнению с тем, что было? Да, сейчас теракты — а раньше были варварские завоевания. Сейчас рак — а раньше была чума и моровая язва. Сейчас у нас резкие изменения климата, экологически нечистые продукты — а раньше был голод. Люди часто лишаются самообладания именно от того, что были воспитаны в ощущении, что мир стал стабильным, комфортным. Ведь после Второй мировой войны жизнь, по крайней мере, для некоторой части человечества наладилась так, что ее стало возможно спрогнозировать. У нас появилась иллюзия, что мы сами кузнецы своего счастья. А Господь напоминает нам, что это не так, что без Бога ни до порога. И тогда мы начинаем понимать, что наше внутреннее ощущение полноты бытия не зависит от внешних обстоятельств.

— Но иногда поток негативной информации притупляет чувство сострадания…

— Да, это специфическая болезнь нашего времени — перенасыщенность информационного потока. И здесь можно посоветовать только одно: ограничить поток информации, особенно той, которая касается вопросов, где твоя реакция бессмысленна и бесполезна. Нет нужды слушать новости больше пяти минут в сутки. А можно и вообще не слушать. Все действительно важное расскажут тебе коллеги. Лучше постараться помочь кому-то, с кем ты оказался рядом в реальной, а не виртуальной жизни, кому-то, кто находится в пределах человеческой досягаемости, как говорится, в пределах шести рукопожатий. Вообще, виртуальность, которая как будто бы делает нас человеком мира, одновременно подавляет своим объемом, как подавляли, может быть, в Средние века колоссальные размеры соборов пришедшего в Рим паломника. Но величественный собор рождал в душе человека благоговение перед Богом, а безумные потоки негативной информации внушают нам мысль, что ты, по сути дела, не можешь ничего. Чтобы сохранить самообладание и тем более приблизиться к тому, что мы называем счастьем, мы должны пребывать в реальной, частной жизни. Ведь христианство — в значительной степени персоналистическая религия, она предполагает личностные отношения как Бога и человека, так и человека и тех, кого он знает в своем реальном опыте.

— И все-таки можем ли мы сказать, что христианство — это религия счастья?

— Мы можем сказать, что христианство — это религия любви. Любви к Богу и любви к человеку. Любовь Бога к нам превосходит все степени любви, которые мы можем себе помыслить и, конечно, гораздо сильнее, чем наша земная любовь к людям. И если мы, «будучи злы», желаем нашим любимым людям счастья, разве Бог может желать нам чего-то иного?

Фото из открытых интернет-источников

Газета «Православная вера» № 02 (550)